Читать книгу "Исцеление водой - Софи Макинтош"

– Лайя, ты первая, – говорит она.

Всегда начинает та, к которой питается меньше любви. Я натягиваю толстые перчатки. Наклонившись, мать поднимает сразу обе коробки:

– Выбирай.

Я забираю у нее одну и некоторое время держу в руках. Что-то внутри ее скачет по кругу, постоянно смещая центр тяжести. Я опускаю коробку рядом с собою на песок и беру другую. Там явно тоже кто-то есть, но двигается уже медленнее. От обеих исходит сырой земляной запах. Вторую коробку тоже ставлю на песок.

– Я выбираю первую, – объявляю я матери. Скорей бы уж покончить с этим.

Мать кивает.

– Там мышь. Достала утром из мышеловки. – Она переводит взгляд с меня на Скай: – Скай, возьми коробку.

Сестра берет первую коробку. Движения там становятся быстрее, на краю коробки слышно царапанье. Руки у Скай трясутся.

– Ты можешь позволить Скай самой утопить мышь, – говорит мне мать, – или можешь сделать это за нее.

Скай умоляюще смотрит на меня – однако в этом вовсе нет нужды. Я и так уже тянусь к коробке, хотя при мысли о маленьком бархатном тельце внутри ее мне хочется плакать. Представляю, как она будет тыкаться у меня в руках.

Сестры молча наблюдают, как я открываю крышку.

– Смотри не упусти, – предупреждает мать, но я одним ловким движением хватаю мышь под брюшко, вынимаю из коробки и кидаю в ведро с водой. Она отчаянно начинает барахтаться, однако сил у нее уже мало. Вскоре она захлебывается и плавает неподвижно, словно зависнув на поверхности воды. Чувствую, как к горлу подкатывает комок слез. Скай одними губами говорит мне «спасибо», глаза у нее уже на мокром месте.

В другой коробке оказывается жаба. Кожистая и словно оцепеневшая. Я знаю, что Скай было бы очень страшно брать ее в руки, но у меня нет подобных проблем, а потому я спокойно держу ее, легонько поглаживая пальцем в перчатке ее приземистое тело и надеясь, что на этом все закончено. Все-таки мыши – вредители, разносчики заразы, враги всего живого. А к жабам подобное не относится.

Однако мать указывает мне рукой на то, в чем только теперь я угадываю материал для растопки, и на лежащие рядом на песке спички.

– Мама, нет! – вскрикивает Грейс. – Это слишком жестоко.

– Жизнь вообще жестока, – отвечает ей мать. – И если вы, девочки мои, не сумеете принять тяжелое решение друг для друга сейчас, то не сможете и никогда.

Я опускаю взгляд на жабу, на ее бугристую уродливую кожу. Она еле шевелится у меня в руках, словно тепло моих ладоней ее успокаивает.

– Мама! – взываю я к ней тоже. В горле у меня разом пересыхает.

– Если не сделаешь ты, это придется сделать твоей сестре, – отрезает мать.

– Прошу тебя, мама, не надо! – кричит Скай, уже опять на грани рыданий. – Пожалуйста, не заставляй никого из нас это делать!

– Давай я возьму ее голыми руками, – предлагаю я, – и утоплю.

– Нет, – мотает головой мать. – Я не хочу, чтобы ты чем-то заразилась. К тому же она умеет плавать. Я, знаешь, не вчера родилась. – Она переводит взгляд на моих сестер: – Ну что, поджигайте огонь.

Когда символический костер готов, я приседаю на корточки рядом с его крохотным пламенем. Мать в упор глядит на меня, оценивая, сумею ли я с этим справиться.

Я могла бы отпустить жабу – зашвырнуть ее подальше на пляж. Но тогда она тоже погибнет, ее разбившееся тело будет лежать там никому не нужным. Дыхание у меня делается хриплым и прерывистым.

– Если ты не в состоянии это сделать, отдай ее Скай, – в последний раз предлагает мать.

Но я ни за что не заставлю свою сестренку такое сотворить, и мать это хорошо знает.

Я бросаю жабу в огонь и отшатываюсь назад.

Почти мгновенно мать опрокидывает на костер ведерко воды. Жаба выскакивает оттуда, слегка лишь почернев от сажи.

– Испытание пройдено, – говорит мне мать. – Умница.

Скай потрясенно и признательно глядит на меня снизу вверх. Наши чувства мощным электрическим разрядом проскакивают между нами, я принимаю их, впитываю… и тут меня словно накрывает волной. Расплакавшись навзрыд, я стягиваю грязные перчатки и закрываю ладонями лицо.

Грейс, Лайя, Скай

По-прежнему бывают дни, когда мама даже не выбирается из постели, хотя теперь это случается гораздо реже. В такие дни мы знаем, что она поглощена мыслями о Кинге, как знаем и то, что она страдает от так называемого «разбитого сердца» – о чем мы не имеем ни малейшего представления и, возможно, никогда и не будем иметь. Мать говорит, что наше неведение – дар судьбы, как та жизнь, что ей удалось в нас вдохнуть. Жизнь, которую она теперь так яростно защищает.

– Неужто вы не благодарны мне за это? Неужто не скажете мне за это спасибо? – спрашивает она у нас с постели, которая от дверей кажется лишь размытым пятном в сумраке спальни.

– Да, мама, – отвечаем мы. – Спасибо, мама.

Грейс

– Нарисуйте то, что сделали с вами мужчины, – предложила мать пострадавшим женщинам. Иногда мне, Лайе и Скай дозволялось сидеть на этих лечебных сеансах. – Тогда вам не понадобится ничего рассказывать словами.

Все это держалось в страшной тайне. Мне хотелось заглянуть у них на каждую страничку, но женщины старательно заслоняли собой свои блокноты, словно скрывая от всех какую-то совершенно убийственную информацию.

Сгорбившись, они сидели над своими рисунками, размашисто водя по ним карандашами и ручками. В тот раз выдался очень загруженный сезон. С нами тогда проживали семь или восемь женщин, которые за завтраком глядели на нас, дочерей, через стол исполненными слез глазами. Или стояли рядом с тобой и матерью у самого края леса, потерянно держась за руки и напряженно вглядываясь в темноту.

– Если хотите, можно придерживаться абстрактной формы, – благосклонно молвила мать.

Лак у нее на ногтях порядком облупился, да и в целом выглядела она очень усталой. Медленно переходила она от одной рисовавшей женщины к другой и, осторожно погладив по плечу, заглядывала в очередной блокнот:

– Можно мне посмотреть?

После чего внимательно изучала там каждую страницу.

Излагать свою историю на бумаге было намного легче, нежели высказывать все вслух, что в отношении нас было равносильно передаче заражения. Рисунков мы не видели. Одна женщина расплакалась, прорвала ручкой дыру в середине страницы. Другая нарисовала что-то в мельчайших подробностях, а затем весь оставшийся день усердно стирала это ластиком, сантиметр за сантиметром.

Потом, когда уже все их рисунки были сожжены и женщины покидали в свой символический костер спички и соль, нам разрешили присоединиться к группе на берегу.

Ты неизменно держался на расстоянии, обозревая происходящее с дальнего тыла. Тебя, должно быть, очень влекло посмотреть, что же там изображено. На рисунках не было именно того, что проделывал ты, однако сами действия были так же характерны для тебя, как и боль этих женщин – для нас. Твоя плоть, несмотря ни на что, превращала тебя в предателя.