Читать книгу "Жизни, которые мы не прожили - Анурадха Рой"

В тот день 1857 года, рассказывал дада, запряженная быками телега с Раем Чандом доехала только до соседней деревни. Дальше на север он продвигался пешком или на попутных, голодал, перебивался попрошайничеством и так, потихоньку, из Дехрадуна добрался до Гархвала. Оттуда поднялся еще выше, в горы, и завершил свой путь на склоне Гималаев неподалеку от истока Ганги, среди бурных речек и крутых утесов, где зимой дождь уступает место льду и снегу, а кручи покрыты кедровым лесом. По ночам раздавались скрежещущий рык леопардов, протяжное блеяние антилоп, вой шакалов. Но звуки таящейся в темноте первобытной угрозы пугали Рая Чанда меньше, чем шайки людей с налитыми кровью глазами. Здесь, в Харсиле, он наткнулся на удаленный форпост англичанина по имени Фредерик Уилсон, оказавшегося там несколькими годами ранее. Рай Чанд вступил в его лихой отряд, состоявший из крепко пьющих лесорубов и охотников, которые промышляли охотой, торговлей мускусом и пушниной, изготовлением чучел животных, а также подрабатывали проводниками у британских любителей горных походов. Там-то Рай Чанд и женился на Люсиль, с которой познакомился в одной из таких экспедиций, помогая Уилсону в организации высокогорного перехода.

Когда британцы приступили к строительству железных дорог и им понадобилось дерево для спальных вагонов, Уилсон занялся лесозаготовками. Повсюду вокруг простирались густые таинственные леса, в которых вековали никем не потревоженные гималайские кедры-великаны. Такому кедру требуются столетия, чтобы дорасти до своих двухсот футов, и его смолистой древесине все нипочем: ни время, ни термиты – она, можно сказать, вечная. Он вырубал его тысячами, а бревна сплавлял вниз по реке в Харидвар. Со временем Уилсон превратился в этакого местного царька, даже свои собственные монеты чеканил. Поговаривали, что он стал могущественнее гархвалского раджи.

Одна из дадиных историй была о том, как он однажды ночью очутился у Джад-Ганги, через которую был перекинут веревочный мост, вернее, его остатки. Считалось, что мост был построен Уилсоном. Полная луна, листва на деревьях переливалась словно ртуть, ни души вокруг. Только ветер тихонько посвистывал. Тут тишину нарушило цоканье копыт, звучавших все ближе и ближе… На этом месте я всегда прятал свое лицо на дадиной костлявой, пахнущей табаком груди, а он с улыбкой шептал мне сверху:

– И знаешь, мой маленький Мышкин, кто это был? Призрак белого человека в белых одеждах на белой лошади с белыми подковами. Призрак Фредерика Уилсона, искавшего свой мост через реку. Потом я услышал, как где-то в отдалении звякнули ножные браслеты, и так испугался, что припустил со всех ног.

Я пробовал представить даду бегущим, но это было непросто. Я даже не видел никогда, чтобы он хоть сколько-нибудь торопился. Дада не сомневался, что мир подождет, – пока он закончит предложение, съест до последней ложки свой завтрак, оденется и выйдет из дома, заберется в экипаж. Я раздумывал над тем, что же отличало его от других, что вызывало такое почтение. И разгадка крылась именно в этом: он никогда не спешил, поскольку знал, пусть и не сознавая того, что всем было интересно, как он поступит, что скажет или сделает. Ничто не могло вывести его из равновесия. Однажды во время обеда в нашу столовую проникла крупная краснозадая макака. Она запрыгнула на стол, уселась и принялась методично очищать апельсины от кожуры. Дада единственный остался на своем месте, смерил ее насмешливым взглядом и спросил:

– Сэр, апельсины пришлись вам по вкусу? Или вы бы предпочли яблоки?

Дружба с Уилсоном оказалась прибыльным занятием, и Рай Чанд несколько лет проработал на него кем-то вроде управляющего: в Кагре он нанимал лесорубов, в Пенджабе пильщиков, в Харидваре руководил лесным складом. Зарабатывал неплохо, а когда скопил кругленькую сумму – открыл столярную мастерскую. По прошествии нескольких лет он уже владел магазинами в Дехрадуне, Карачи и Мунтазире, а также в Найнитале, где построил себе летний дом. «Розарио и сыновья» стали известны во всех горных деревушках Кумаона и Гархвала как производители мебели для сагибов[21].

Успех оказался недолгим. Рай Чанд и Люсиль умерли от холеры друг за другом в течение одной недели, когда моему деду было шестнадцать. Он и несколько его братьев и сестер провели остаток детства в домах родственников матери. Несмотря на все потрясения, даде удалось сохранить у себя кое-какие вещи Рая Чанда, которые он выставлял теперь в своей спальне. На диванчик в углу была наброшена тигровая шкура. Приподнятая голова зверя покоилась на подбородке, и, в каком бы углу комнаты ты ни находился, его янтарные глаза смотрели прямо на тебя. Благодаря таксидермисту раскрытая пасть застыла в вечном оскале, обнажая длинные, желтые, готовые к схватке клыки. Лапы хищника свешивались по бокам диванчика. Траченный молью монал[22], который, как считалось, был пойман и набит самим Фредериком Уилсоном, замер в настороженной позе в другом конце комнаты. У входа в дедушкину гардеробную находилась старая-престарая винтовка с нацепленным на нее пробковым шлемом. Когда я был маленьким, мы с дадой соблюдали своеобразный ритуал: в воскресенье после полудня я на цыпочках пробирался к нему, а он, воскликнув: «А вот и ты, дружище! Нельзя терять ни минуты! Пора разделаться с этим тигром!», прилаживал мне на голову шлем и вставлял себе в рот курительную трубку. Вместе (дада – удерживая на плече винтовку) мы крадучись двигались по комнате, пробираясь к диванчику с тигровой шкурой. Дада имел обыкновение припрятывать в свой платяной шкаф виски, чтобы иметь возможность насладиться им в покое, подальше от глаз моего воздержанного в напитках отца. В такие дни дада доставал его и со словами «Глотну-ка я жидкой храбрости, Мышкин, и отправимся на охоту за этим злобным людоедом. День в бирманских джунглях обещает быть долгим и трудным. На вот, и ты выпей» протягивал мне пустой стакан с воображаемым виски, который я залпом «выпивал».

Не знаю, чем объяснить то, что дада стал врачом, а не торговцем мебелью: может, дело в ранней потере родителя, а может, ему просто-напросто не передалось отцовское пристрастие к негоцианству. Впрочем, оно обошло и всех его братьев, хотя один из них упорно цеплялся за то немногое, что оставалось от семейного предприятия в Карачи, и проживал свою жизнь, элегантно погружаясь в нищету, на средства, одолженные у моего деда. Единственной существенной частью имущества, которое дед официально унаследовал от своего отца, было большое, размером с амбар, помещение бывшего магазина в нашем городе. Над его входом, растянувшись на всю длину фасада, висела деревянная вывеска, на которой зеленым и золотым было вытиснено: «Розарио и сыновья, с 1857 года». А ниже другая, скромная, чуть больше детской грифельной доски вывеска простыми белыми буквами на черном фоне объявляла: «Д-р Бхавани Чанд Розарио, врач общей практики». Его именная табличка не была загромождена вереницами сокращений, как это было у других врачей, и лишь немногие посторонние знали происхождение дедушкиной степени по медицине, которую он начал получать в Индии, а закончил в Англии, где и находился, когда заболела бабушка. Он приехал, но было уже слишком поздно: спасти ее не удалось. Если верить местному преданию, смерть жены так подкосила доктора Розарио, что он зарекся уезжать в большие города в поисках денег или славы и поклялся остаться и лечить жителей своего городка, где остро не хватало медикаментов и оборудования.