Читать книгу "Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб - Ф. Саусверд"

— Сейчас дам. Скажите, деньги за оказываемое содействие вам платили? — как можно учтивее спросил Конрад.

— Да, платили.

— Хорошо, прервемся, я пока отпечатаю протокол того, о чем вы мне сейчас поведали, а вы пока отдохните. Продолжим потом.

Конрад стал печатать, в то время как господин бухгалтер, прикрыв глаза, думал о чем-то своем: о молодости, о выданных им людях, о Пуриньше, да мало ли о чем?

Бросив на него взгляд, Конрад отметил, как в памяти у него возникла фраза шефа: «Пуриньш плюс Зарс во время войны». Что же, связка подходящая. Но об этом не сейчас, позже, все в одну кучу валить незачем.

Закончив протокол, Конрад позвонил Федору, того на месте не оказалось. Казимир, выселявшийся на время бесед с Зарсом в соседний кабинет, сказал, что Федор у начальника отдела и что как только Конрад сделает протокол, им велено там собраться.

— Так что пошли, — пробежав глазами протокол, заключил Казик и, хлопнув друга по плечу, добавил: — Молодец, доканал нашего любимца.

Начальник отдела встретил их приветливо и, указав на вращающуюся бобину магнитофона, сказал:

— Пока вы как заяц на барабане стучали на машинке, мы с Федором Петровичем послушали запись беседы с Зарсом. Неплохо, неплохо! Но каков негодяй, каков негодяй!

У начальника отдела, которого все называли ласково по отчеству Онуфриевичем, были два полярных определения людей: какой негодяй и какой хороший человек, и он припечатывал их, как почтовый штемпель на конвертах.

— Что будем делать с нашим любимцем, так вы его называете? — обменялся он улыбками с Казимиром и, не ожидая ответа, продолжал: — Я тоже бывал в тех местах, где негодяй действовал, но его не помню, а с некоторыми из подпольщиков в одной волости вырос. По фамилиям их припоминаю, но столько лет пролетело. Да. Вот такие деятели буквально взрывали нашу молодость изнутри, а мы что? Лопухами были, считали всех окружающих братьями и сестрами. Такие вот негодяи протаптывали нам дорожки в тюрьмы, как козлы-провокаторы. Вы знаете, кто такие козлы-провокаторы? — обратился он к Конраду. — Нет? А вы, Казимир? Тоже нет? А говорят, что вы все знаете!

— Он знает все, что в учреждении делается, — поддернув плечи вверх, встрял в разговор Федор, — но не больше.

— Федор, не надо мести, не мсти за «парижский вариант», так, кажется? — неожиданно обратился начальник отдела к Казику. Тот автоматически кивнул. Все рассмеялись. — Так вот, — продолжил Онуфриевич, — в Средней Азии во главе отары овец, шествующей на мясокомбинат, идет козел. Он ведет их, вводит через ворота, потом его выводят через другие и ставят во главе следующей отары, а тех — забивают. Отсюда пошло — козел-провокатор. Ясно? Ладно, проехали. Давайте предложения.

— Предложение одно — арестовать и начать следствие, — сказал Федор.

— Ваше мнение? — обратился Онуфриевич к Конраду.

Франц помедлил.

— Я не уверен, нужно ли сейчас арестовывать. Он начал давать показания, у меня с ним неплохой контакт. Он разговорится еще больше. И затем, насчет нового кодекса: если не будет статьи об уголовной ответственности за сотрудничество с охранкой, то его надо будет выпускать. В проекте кодекса этой статьи нет.

— Все? — спросил Онуфриевич. Конрад кивнул утвердительно головой. — Сомнения, сомнения, — побарабанил по столу пальцами Онуфриевич. — Ладно. Продолжаем обмен мнениями. Что думаете вы? — обратился он к Казимиру.

— Я думаю как и вы, — ответил тот. Все опять засмеялись. Но Казик не смутился. — И попробую развеять сомнения нашего уважаемого Франца, — сказал он. — Во-первых, сейчас действует старый кодекс, а это закон, даже если его через месяц отменят. Новый примут еще через год, так пускай он поживет у нас, сговорчивее будет. Во-вторых, состав преступления налицо, доказательства весомые Конрад собрал, господин бухгалтер показания дает. Ему, естественно, будет совестно. Ведь остатки совести у него есть, не всю же он пропил? И вот, раскаиваясь, придет он домой и повесится. Что тогда? Надо арестовывать, а контакт сохранится, куда он денется, — подытожил свои мысли Казимир.

— Я согласен с этими доводами, тем более, что они нами выношенные, так сказать. Но право на сомнение мы же имеем? Я колеблюсь, потому что не знаю: будет ли он более откровенным по периоду войны, находясь на свободе или в камере. Хотим мы или не хотим, но вот сейчас он рассказал о своей провокаторской работенке, а мы его — раз и под арест, чтобы ему легче было. Да? Завтра думать начнет, делиться с нами своими «подвигами» или нет. Вот я в чем сомневаюсь, — закончил Конрад.

— Не лишено смысла, мыслишь по деловому, — ободрительно хмыкнул Онуфриевич. — Ты как, Федор?

Тот свел брови и дернул плечами, напрягся, всем видом показывая, что его подчиненные не могут не быть на высоте при таком руководителе, и сказал:

— Зарса надо отдавать в распоряжение следователя, и он будет его разматывать по сегодняшним материалам. Все остальное следователя пока интересовать не должно. Это наши догадки, и мы сами повозимся вокруг них. Следствие его арестует, это же ясно.

— Единогласно, — подвел итоги Онуфриевич, — не будем мудрить. Обмен мнений показал, что я смело могу испросить аудиенцию у шефа. Все свободны. Оставьте мне протокол, — бросил он Конраду.

Казимир

Казимир обладал, как он говорил, памятью карточного фокусника: за годы работы он накопил порядка пятидесяти способов поиска людей, причем доведенных до автоматизма. Он не признавал памяти пассивной, по типу наморщенного лба и сопутствующего воспоминания: что, да, где-то мне он встречался, а дальше — пусто. Он запоминал человека с обстоятельствами, то ли по месту рождения, жительства, времени (дням рождения) и имени, то ли по особенностям походки, приметам, акценту, диалекту, манерам, то ли по всевозможным датам-привязкам типа праздников семейных, революционных, контрреволюционных, религиозных и пр. Память, как он утверждал, досталась ему в наследство от отца-телеграфиста, знавшего тысячу фокусов. Казик любил демонстрировать один из них, когда стену его комнаты обклеивали телеграфной лентой, на которой писались цифры от нуля до миллиона, отделявшиеся друг от друга точкой с запятой. Он проходил дважды по периметру комнаты, почти пустой, ибо имущества так и не успел накопить, запоминал цифры и затем все их по порядку повторял, ошибаясь при этом не больше четырех-пяти раз. Это впечатляло, хотя Федор и говорил: «Ну что это дает?» — имея в виду, что Казимир по служебной лестнице вверх не двигался, а сидел уже лет семь на одной и той же ступеньке из-за отсутствия высшего образования. В заочники он идти не хотел, так как по его мнению заочники только и делали, что сдирали друг у друга контрольные, времени для самообразования у них не было. Учиться же с отрывом от работы его не пускали, ибо у начальства возникал законный вопрос: кто же тогда будет работать?

К Конраду он вначале присматривался, определял: по протекции, по призванию, по престижности или из-за нежелания работать по специальности пошел тот по неспокойной, неблагодарной дороге оперативника. Увидев, что Франц не избегает черновых дел, действительно желает познать технику работы и способен раскручивать запутанные истории до полной ясности, Казимир проникся к нему приязнью.