Читать книгу "Я признаюсь - Анна Гавальда"

– Вот так-то лучше… А то ведь не всем повезло остаться вдовой, черт возьми! Так вот, в субботу утром ты садишься в поезд с большущей сумкой грязного белья и приезжаешь в шумный и оживленный дом, в общем-то достаточно равнодушный к тебе. Не то чтобы тебя там не любили… Ох. Ну вот, сразу. Громкие слова. Не то чтобы тебя там плохо принимали, но это как со средами: жизнь здесь шла без тебя. Она не ждала тебя и не знает теперь, что с тобой делать. Нет, тебя не забыли, но кто-то – племянница, кузина или жена какого-нибудь полковника – спал в твоей кровати, пока тебя не было, и менять белье сочли излишним, или же в твою комнату сложили какие-то коробки, а на твоем письменном столе стоит швейная машинка, ее собирались убрать, но не хватило времени, так что возьми ее сама и перенеси в комнату твоего брата. Ладно, по правде, все это не страшно, это хуже: просто получается, что у тебя больше нигде на свете нет никакого личного пространства. Не говоря о том, что в субботу после обеда на тебя частенько вешают младшую сестренку или двух братишек, конечно, это преподносится не так, но, в конечном счете, именно это тебя… это тебе и достается. Субботний вечер – это хороший момент. То, чем славятся многодетные семьи: шумные застолья, сердечность, смех, перебранки, примирения, домашняя кухня, пироги, раскладные-раздвижные столы, бесконечно удлиняемые, потому что там, где хватает места на десятерых, хватит и на двенадцать, а если хватает на двенадцать, то и двадцать уместятся. Да, на выходные за столом собиралось человек по двадцать, в среднем. Соседи, соседки, кузены, кузины, друзья, семья, скауты, вожатые, приятели моих братьев, красные береты, зеленые береты, семинаристы, старые девы, нуждающиеся, богомольцы, одинокие, прокаженные и вся прочая братия – ужины у нас всегда проходили с размахом. Как в интернате, только ты уже не в синей форме, еда вкуснее и за столом говорят громче. Но… едва успеешь убрать со стола, как уже воскресенье… Утром – воскресная служба, а после обеда ты уже снова собираешь вещи, размышляя обо всех тех уроках, которые не сделала и которые придется делать в поезде. А потом все сначала. Все то же самое. И так восемь лет. Вот так прошло мое детство, вот так. А когда у меня не стало семейного пристанища, я расширяла круг, еще больше ужимая личное пространство. Я ехала к бабушкам-дедушкам, к дядям, к тетям, к друзьям друзей и так далее. Восемь лет подряд я только и делала, что считала дни, перемещая свою задницу с одной кровати на другую. Восемь лет подряд я мечтала о жизни более стабильной, более приятной, более… Да, более приятной. Более эгоистичной. О жизни для себя. О жизни, которую можно было бы взять в охапку и сказать: «Вот это все мое, здесь мой дом, не входите. А если я вас принимаю, то будьте добры придерживаться моего ритма и больше не спрашивайте меня никогда, какой сегодня день недели». Понимаешь? Ты понимаешь, что я тебе говорю? Понимаешь, что я тебе рассказываю обо всем том дерьме не для того, чтобы поплакаться, да? Я обо всем этом рассказываю, чтобы ты поняла, насколько я убога.

Молчание.

– Я тебя утомила? – забеспокоилась ты.

– Нет. Вовсе.

– Тогда помоги мне. Потому что я уже не уверена, что хочу продолжать…

– Ты хочешь или не хочешь?

Молчание.

– Хочу. А еще я хочу курить. Нет ли у тебя чего-нибудь погрызть?

– Можешь курить, если хочешь.

– Нет. Я пытаюсь бросить. Вдруг у тебя есть какие-нибудь орехи, которые надо колоть? Или миндаль? Или семечки, или что-то еще, требующее долгой и кропотливой возни?

– Э-э-э… нет. Есть хлопья, если хочешь. Кукурузные с медом или пшеничные с шоколадом.

– Супер. Тащи шоколадные.

– Только без молока! – уточнила ты мне вдогонку, когда я была уже на кухне и размышляла о том, посмею ли вернуться к тебе с новой бутылкой.

Я не посмела.

Ладно. Две пиалы с шоколадными хлопьями без молока. Безалкогольная диета для изувеченных душ Пантеона. Великим дамам благодарная психиатрия.

Я снова уселась напротив тебя, мы молча жевали хлопья, а потом я тебе помогла.

– Давай. Рассказывай, с чего это вдруг ты чувствуешь себя убогой.

7

– Так, так… Почему же я убога? Что ж, посмотрим…

Поскольку продолжения не следовало, я вскипятила воду и поставила чашку травяного чая к твоим ногам, к лапкам Ум-Попотта.

– Спасибо.

Казалось, у тебя слишком много причин чувствовать себя убогой и ты уже не понимала, с чего начать, так что я вытянула для тебя другую ниточку.

– Ты за завтраком вечно с кем-то переписываешься, да?

– Ну вот и все. – Ты мне улыбнулась. – Ну вот и все.

– Ты влюблена?

– Да. Нет. Да. Почему ты улыбаешься?

– Потому что это неплохое начало!

– Скажи… э-э-э… а у тебя нет сигарет, случайно?

– Есть. Я не курю, но сигареты у меня есть. Я нашла их здесь, когда мы сюда переехали, боюсь, они уже не слишком хороши.

– Не страшно. Пойдет.

Я протянула тебе старую пачку пересушенного «Мальборо», лежавшую под чучелом пираньи.

– Великолепно. Спасибо.

– Скажи, ты не против, если я остатки виски вылью себе в чай?

– Прошу тебя. Будь как дома.

– Спасибо.

– О-о-о-о… – После долгой затяжки ты с упоением выдохнула клубы затхлого дыма, пока я меняла один горячий напиток на другой. – Вот видишь, все получается, стоит только захотеть!

Тут уж я рассмеялась. И поняла, что именно сейчас ты становишься мне настоящим другом. Потому что улыбаться – это одно, а вот смеяться… Смеяться – даже само слово было слишком неожиданным в тот период моей жизни. Настолько неожиданным.

– Я тебе скажу… Я убога, потому что я слаба, а слаба, потому что я… не знаю… кроме как «дура», ничего больше в голову не приходит… Эта проклятая юность, все эти годы… гарнизонной, казарменной жизни гребаного караульного, да, все эти пропащие годы, дело не в том, что мне никак не удается их преодолеть, а в том, что я снова туда погрузилась. И даже, знаешь, теперь еще хуже: теперь я проживаю пустоту этих пропащих лет. Это настолько дерьмовая история, настолько ничтожная, настолько… позорная… Да, именно так – позорная. Только сейчас нашла это слово: позорная. Черт, какое чудовищное открытие… Я все потеряла, и даже чести у меня не осталось. Но как же я смогла до такого докатиться, спрашиваю я себя…

Молчание.

– Вот и я тебя спрашиваю.

Молчание.

– Не знаю. Я плохой солдат.

– Он женат?

– Ох, вот видишь, – скривилась ты, – это не только позорно, но и банально. Это банально, обыденно, пошло. Разгром по всем фронтам. Полный провал. Святому Жоржику со святым Мишелькой наверняка стыдно за своего новобранца, это я тебе говорю… Ну да ладно, зато все сказано: он женат. Что тут еще добавить? Ничего. У тебя не найдется колоды карт или какой-нибудь настольной игры, чтобы спокойно продолжить этот приятный вечер? Нет какой-нибудь «Монополии» или еще чего в том же духе?