Читать книгу "Ганнибал - Серж Лансель"

Положение становилось угрожающим. Совет старейшин согласился выдать каждому солдату по золотому статеру «на пропитание» с тем условием, что нежеланные гости покинут город, прихватив имущество и семьи (последнее требование, по мнению Полибия, вызвало особенное раздражение наемников), и под руководством командиров соберутся в Сикке — городе, известном своей 800-метровой скалой (по-арабски «эль-Кеф»), нависающей над западной оконечностью тунисского хребта. Почему именно в Сикке? Очевидно, решающую роль сыграли соображения типа «чем дальше — тем лучше». Действительно, наиболее короткий путь, вначале пролегавший параллельно внутреннему течению Меджерды, а затем пересекавший Туггу (ныне Дугга) и Мусти (ныне Эль-Криб), насчитывал около 200 километров, отделивших Карфаген от его бывших верных солдат. К тому же Сикка, притулившаяся на самом юго-западе африканской территории Карфагена, вклиниваясь углом в нумидийскую страну, населенную массилиями, больше походила на военный лагерь, чем на город, во всяком случае с тех пор, когда Ганнон завладел Тевестой. Полибий описывает, как проводили эти люди свои дни в полнейшей праздности, не зная, куда себя девать, от нечего делать предаваясь пустым мечтам и в сотый раз подсчитывая, сколько именно задолжал им Карфаген. Флобер «от себя» добавил к этой картине присутствие «жриц Таниты» (скорее уж Астарты) и живописно изобразил храм Венеры, впоследствии действительно прославивший город (в римскую эпоху его так и именовали — Венерина Сикка). Впрочем, точных сведений о том, что здесь практиковали священную проституцию [22], с которой солдаты Гамилькара уже столкнулись в Эрике с его храмом Венеры Эрицинской, у нас нет, хотя, если правда, что эту традицию принесли в Сикку элимы из Сицилии, то она должна была иметь очень древнее происхождение.

Вести с наемниками переговоры прибыл в Сикку Ганнон — недавний покоритель Тевесты и верховный главнокомандующий карфагенской армии. Он нажимал главным образом на плачевное состояние карфагенских финансов и уговаривал солдат согласиться на получение меньшего по сравнению с уговором жалованья. Восторга в слушателях его речи не вызвали. Ситуация осложнялась тем, что солдатская масса представляла собой настоящую мешанину наций и языков. Помимо уроженцев Африки ливийцев, составлявших большинство (к ним мы еще вернемся), Полибий (I, 67, 7) упоминает иберов, галлов, лигуров, жителей Балеарских островов и тех, кого греческий историк именовал «полугреками», употребляя крайне редкий термин «mixhellenes» и уточняя, что почти все они были дезертирами или беглыми рабами. Обратиться ко всем сразу не представлялось никакой возможности, и Ганнону пришлось вести переговоры с каждым отрядом по отдельности, а в качестве переводчиков использовать командиров. Последние или хитрили, или действительно плохо понимали, что им предлагают, во всяком случае солдаты слушали Ганнона настороженно и не собирались с ним соглашаться. Они вообще не доверяли ему и не понимали, почему должны договариваться с этим подозрительным типом, которого они не знали и под чьим началом не служили. Кончилось все тем, что солдаты взбунтовались против собственных командиров и двинулись на Карфаген. Не дойдя 20 километров до пунийской столицы, они разбили лагерь на берегу озера, неподалеку от Тунета (ныне Тунис).

Теперь в Карфагене поняли, какую глупость совершили, позволив наемникам собраться вместе в столь угрожающем количестве. Их даже нечем было припугнуть — ведь им разрешили забрать с собой все имущество и увезти с собой в Сикку семьи! А солдаты уже почуяли свою силу. Чем стремительнее рос страх обитателей города перед вооруженной солдатней, тем жарче разгорались их аппетиты (Полибий, I, 68, 6). Они уже вытребовали себе положенное жалованье, но теперь этого им казалось мало. Они хотели, чтобы им оплатили стоимость оружия, павших коней и хлебного пайка сразу за несколько лет, и притом в кратчайшие сроки. Вести переговоры с Гамилькаром Баркой они наотрез отказались, считая, что он их если и не предал, так бросил, но согласились встретиться с Гисконом, который командовал ими в Лилибее, а затем так умело организовал их отправку с Сицилии.

Гискон начал с выплаты жалованья, однако с компенсацией за хлеб и коней просил подождать. Этой отсрочкой как предлогом немедленно воспользовались двое вождей наемных отрядов, представлявших интересы той части войска, которую совершенно не устраивало мирное разрешение конфликта. Они и взяли на вооружение политику «чем хуже, тем лучше». Наибольшую опасность таил в себе некто Спендий — «полугрек» родом из Кампании, беглый раб и римский дезертир, то есть человек без будущего и без надежд. Полибий (I, 69, 4) описывает Спендия как сильного и смелого воина — в отличие от Флобера, запечатлевшего под этим именем труса и подлеца, резко противопоставленного мужественному Матосу. Помимо этого Спендий обладал незаурядным тактическим чутьем и талантом к иностранным языкам, которыми среди окружавших его дикарей мало кто мог похвастать. Ему не составило труда убедить вожака ливийцев Матоса действовать с ним заодно. Правда, у Матоса имелись собственные причины опасаться мирного исхода переговоров. Уроженец Африки, он понимал, что в случае чего ему бежать от гнева карфагенского сената некуда, и потому с жаром принялся убеждать своих соотечественников, что возвращаться на родину им никак нельзя, потому что мстительная рука Карфагена достанет их и там. Когда стало известно, что Гискон отказался выполнить все требования наемников сразу, в их стане поднялась большая суматоха. Солдаты собирались кучками и кричали до хрипоты. Но Спендий и Матос сумели очень скоро направить всеобщее недовольство в нужное им русло. Если взять слово пытался кто-либо из несогласных с ними, они так умело заводили толпу, что несчастному не давали говорить, а со всех сторон неслись яростные крики: «Бей его!» Полибий (I, 69, 12), описывая эти сцены, использует греческий глагол «balle», но что именно орала возбужденная солдатня, мы, конечно, можем только догадываться. Гискон все еще не оставлял надежды договориться по-хорошему с мятежным войском, однако и его терпению настал предел. Когда за своей долей добычи к нему явились африканцы, он посоветовал им обратиться к «своему начальнику», то есть к Матосу. В ответ разъяренные солдаты, подстрекаемые Спендием и Матосом, кинулись громить сундуки карфагенских воинов, а самих их вместе с Гисконом захватили в плен.

«Беспощадная» война и восстание африканцев

Итак, непоправимое свершилось. Наемники объявили Карфагену беспощадную войну — «polemos aspondos», как пишет Полибий (I, 65, 6), то есть буквально войну без пощады к побежденному, войну на уничтожение. Греческий историк, которому и на сей раз не изменила его обычная проницательность, совершенно справедливо указал, за счет какого «топлива» пылал костер этой войны. Почти повсеместно на территориях, подвластных Карфагену, царило такое ожесточение, что взбунтовавшиеся наемники, особенно ливийцы, чувствовали себя словно рыба в воде. Во время сицилийской кампании, потребовавшей колоссальных расходов, карфагенский сенат и так выжимал все соки из жителей африканских территорий. Полибий (I, 72, 2) утверждает, что в эти годы налоги с горожан выросли вдвое, а у крестьян отбирали половину урожая. Чтобы правильно оценить размах этой конфискационной политики, необходимо вспомнить, в каком положении находились ливийские крестьяне под владычеством Карфагена.