Читать книгу "Картонное Небо. Исповедь церковного бунтаря - Станислав Сенькин"

Знаю случай из жизни известного духовника Василия Швеца – митрофорного протоиерея в целибате. Этот Швец известен тем, что начал составлять мифологию православного сталиниста. Его я знал достаточно хорошо. Рядом с отцом Василием в последнее время жили две женщины, одна из которых продала свою квартиру в Москве, чтобы помогать строить ему храм в Каменном конце – селе в Псковской области, и один иеромонах, помогавший ему в службах. Я уже говорил, что подвижники в старости обычно превращаются в груду развалин, а отец Василий при всём его богатырском здоровье был страшным подвижником. И вот после девяноста лет стали его посещать голоса, и овладела им забористая паранойя. Старик стал бояться, что эти женщины на пару с иеромонахом хотят его убить. Отец Василий звонил в полицию и постоянно жаловался, что его хотят убить, заколдовать и т. д. В итоге (точно не знаю, до или после смерти старца) одна из женщин стала открыто сожительствовать с иеромонахом, и они уехали обратно в Москву. Да, квартиры, куда можно вернуться, у них уже не было и десять лет прошли в подвижническом угаре. Зато сейчас есть что вспомнить. Благодать! Рядом с великим старцем жили все эти годы.

О женских монастырях я знаю гораздо меньше, хотя однажды полгода жил в таком монастыре паломником, охранял его и помогал сестрам в тяжелой работе. Не могу сказать, что на меня там пытались напрыгнуть и поиметь или как-нибудь домогались. Сестры это достаточно своеобразные, часто очень больные женщины. Конечно, и в женских монастырях всякое бывает. Например, ушла и вышла замуж благочинная Свято-Елисаветинского монастыря в Минске. Как говорят, сразу же после ухода она купила в Минске трехкомнатную квартиру. Насчёт лесбийского секса не знаю, врать не буду. Наверняка что-то подобное есть, но поскольку церковь – патриархальная структура, на виду только грехи отцов.

Была у меня знакомая схимонахиня из Дивеево мать Серафима – несчастная и очень сложная женщина, которая прожила всю жизнь в старой покосившейся избушке в самом Дивеево. Постриг она приняла ещё в двадцать пять лет, но ни дня не жила в монастыре. У неё был знакомый местный житель по имени Сергей, который под конец потерял ум, после того как его дом сгорел. Сергей каждый день приходил к матушке с отсутствующим взглядом, и она его кормила. Уверяют, что он был для матушки как гражданский муж в молодые её годы. Она вела себя по отношению к нему уважительно и называла только по имени-отчеству. Не знаю, может быть, это и так. Она его тайно постригла в конце жизни, пригласив знакомого иеромонаха для совершения пострига, с именем Серафим. Он был доволен в тот момент, на глазах его я видел трогательные слёзы. Через полгода после пострига его жестоко убили в Дивеево – забили молотком насмерть непонятно из-за чего. Никто его почти не знал как монаха. Кто он перед Богом, что он? – только сам создатель весть.

Чревоугодие

У каждого из монашествующих есть своя господствующая страсть. Если говорить о себе лично, то такой страстью у меня было чревоугодие. Это вовсе не значит, что я обжирался сладостями или набивал своё брюхо кашей – этого как раз за мной не водилось. Но пьянство расценивается с точки зрения православной традиции как чревоугодие, а я бухал, с отроческих лет преуспевая в поглощении крепкого и слабого алкоголя и особенно в алкогольных подвигах. Хотя продвинутые монахи-экзорцисты считают, что пьянство, как и наркомания – это вид одержимости и беснования, пьянство в свете святоотеческой идеологии есть чревоугодие, и точка. И тут мне много чего есть сказать.

Поэтому описывать по теме чревоугодия слащавых и инфантильных бородатых старичков с Афона, тоннами пожирающих торты и пирожные на ке́размах, мне как-то не с руки, когда есть столь очевидное зло, как химическая зависимость. Скажу только, что хорошо покушать монахи любят, хотя и почитают постников. Отношение к постникам примерно как к отличникам в школе. Это «терпилы» – освященные подвигами люди, без которых всё религиозное здание рушится. Но основная масса монашествующих – обычные троечники, которым ничего человеческое не чуждо, но которые очень любят предстать перед внешними эдакими духоносными отцами и владеющими некими православными тайнами духовидцами, отчего поддерживают и копируют стиль поведения отличников в подрясниках, впрочем, упражняясь при этом в злословии в отношении этих монастырских отличников. Постники ведь сами по себе – суховатые и неинтересные люди, да ещё и с каким-то высоким мнением о себе, скрываемым за нарочитым дурашливым смирением. Если с блудом монахи подпадают под обет целомудрия, то обета «не есть» никто не даёт, а само постничество оставляет широкий простор для трактовок. Как говорится в одной монастырской байке, однажды монах пришёл к своему духовнику, исповедуя ему у аналоя грех мясоедения, совершённый Великим постом (монахи и иноки мяса не едят, только архиереям можно курицу, отчего её называют «архиерейской птицей»). Но мудрый духовник отвечал кающемуся так: ты мясо-то ешь, главное в пост людей не есть. То есть постничество у современных подвижников не считается основой нравственности. Конечно, в каждом монастыре свой устав, но в целом у монашествующих из-за лишения других человеческих радостей своего рода культ еды – «утешение», как любят говорить за монастырскими стенами. В целом отношение к еде в монашестве более чем терпимое, за исключением некоторых подвижнических островков.

Афонский устав строг и суров, но даже здесь насельники некоторых монастырей легко его обходят. Например, в монастыре Филофей существуют так называемые «ке́размы» – дословно «угощения», во время которых монахи обжираются тортами, пирожными и другими сладостями. Часть кондитерских изделий им пекут сёстры из женского монастыря на острове близ Афона (этот монастырь считается у греков очень престижным и запись в насельницы идёт чуть ли не с рождения девочки в благочестивой семье). Сколько игумен Филофея ни пытался отменить эти обжираловки, успехом это не увенчалось – монахи сразу начинают фрондировать и обвинять власти в «отсутствии любви», как будто нарушаются их главные права. Эти ке́размы перечёркивают весь постный устав, его суть, но юридически по уставу не являются нарушением, хотя гликемический индекс многих филофейских монахов говорит уже как минимум о преддиабетном состоянии. Вообще диабет весьма распространён как среди монашествующих, так и среди обычного белого духовенства. Обычная рационализация защитников православия, когда внешний начинает злословить, что все попы как будто под копирку – обрюзгшие и пузатые, такая: у батюшки диабет, батюшка просто болен. Мол, у батюшек очень часты расстройства, связанные с обменом веществ, в том числе и диабет. Многие монашествующие имеют или диабет, или проблемы с пищеварением, и часто рассуждают об этом, как о «милости Божьей», поскольку иначе не нашлось бы внутренних сил совладать с чревоугодием. Так или иначе диабет и другие болезни, связанные с пищеварением, часто появляются от невоздержанного стиля питания и пристрастия к сладкому, которое дозволено и в самый суровый пост.

Ещё один интересный момент и феномен исключительно российского монашества, когда хорошая еда становится признаком принадлежности к братству, оставляя второсортную пищу для паломников и разных трудников. Такой устав я встречал во многих российских монастырях, в том числе и в знаменитой Оптиной пустыни. Братия трапезничает отдельно от гостей и небратии в специальной расписанной иконами трапезной. Еда очень хорошая, всегда (когда позволяет устав) есть молочко, масло и рыба, а также винцо на праздники. Трудники и паломники столуются куда хуже под присмотром суровых мужиков в халатах, кушая постный суп и какой-нибудь салат с кашей. В монастыре Курской епархии, где я тоже жил довольно продолжительное время, трапезная для всех была одна, но были разными столы. Стол монахов и духовенства стоял перпендикулярно столам паломников и трудников, а различие яств было куда более очевидным, чем даже в Оптиной. На столах трудников и паломников круглый год была гречка и квашеная капуста. Круглый год! Кухня монахов же была достаточно изысканной и разнообразной, приготовленной с любовью. По благословению старца И. монашеской едой подъедались и некоторые послушники, только не за столом отцов, а на самой кухне в свободное от послушаний время.