Читать книгу "Троцкий против Сталина. Эмигрантский архив Л. Д. Троцкого. 1933-1936 гг. - Юрий Фельштинский"

Особое негодование Троцкого вызывало то, что Сталин продолжал начатый еще при Ленине (это, естественно, Троцкий игнорировал или отрицал) курс на прямое подчинение своей воле зарубежных компартий и Коминтерна. Троцкий показывал, как Сталин использовал эти партии в интересах своих политических ходов на международной арене, добиваясь неукоснительного устранения тех руководителей, которые ему чем-то не угодили, и замены их рабски покорными. Троцкий писал о такого рода тасовании, как при игре в карты, руководителей компартии США Рутенберга, Ловстона, Фостера. Об обращении с европейскими партиями он высказывался еще в 1929 г.: «Братскими партиями» Сталин управляет, как старый турецкий паша управлял своей провинцией. Для Тельмана и Семара даже окрика не нужно: достаточно движения пальцем»[50].

В публикуемых документах, как и в других работах Троцкого, содержится обширная и в основе своей достоверная информация о внутреннем положении СССР, состоянии его экономики, политических поворотах сталинского руководства, все большей бюрократизации советского режима. Приблизительно до конца 1932 г. эти сведения поступали главным образом от открытых и тайных союзников, которым удавалось посылать «пророку в изгнании» свои документы и письма. Наиболее глубокие из них принадлежали перу Х.Г. Раковского, находившегося в ссылке в Барнауле[51]. Личных встреч, по-видимому, не было, если не считать визита Я.Г. Блюмкина, который был почти тотчас же после возвращения расстрелян за этот «криминальный» поступок. Параллельно с письмами, а после их прекращения фактически единственными источниками информации оставались критически анализируемые материалы советской и зарубежной печати, а также впечатления и материалы иностранцев, возвращавшихся из СССР. Последние охотно снабжали Троцкого самыми разнообразными сведениями, зная его отношение к сталинской власти и весьма острое перо.

Оценивая коллективизацию сельского хозяйства, Троцкий пророчески предрекал значительный подрыв и без того низкой его производительности, хотя вновь и вновь демонстрировал непонимание насильственных возможностей террористической власти. Отсюда проистекало ошибочное пророчество о неизбежности распада большинства колхозов.

Впрочем, в некоторых документах Троцкий ставил сталинскую «революцию сверху» под защиту, например отстаивая необходимость «раскулачивания», хотя и в несколько более мягких формах. Троцкий резко критиковал сверхинтенсивные темпы индустриализации, бюрократические нелепости в планировании. Он подчеркивал, что индустриализация проводится за счет рабочих, уровень жизни которых неуклонно падает. Первый пятилетний план он с полным основанием характеризовал как «экономический авантюризм».

Вместе с тем он не видел коренных пороков и противоречий советского планирования, неизбежности диспропорций и дефицитов, вытекавших из имманентно присущей советскому режиму невозможности учесть многомиллионные показатели в государственной экономике, вырванной из естественной регулирующей стихии рынка. Троцкий писал своему недолгому стороннику Виктору Сержу[52] в июне 1936 г., выражая совершенно необоснованный оптимизм и непонимание экономических реалий: «Планирование — это единственный путь, который обеспечит независимость и будущее развитие страны… Ясно, что только этот [советский] режим все еще способен на развитие производительных сил»[53].

Наибольшее негодование, наиболее острые критические стрелы, убийственный сарказм вызывала общая сталинская концепция построения социализма в одной стране в условиях капиталистического окружения, сформулированная еще в 1924 г. и вскоре ставшая генеральной линией ВКП(б). Эта концепция, действительно замыкавшая социализм в рамки экономически отсталого СССР и противоречившая взглядам дооктябрьского Ленина, в известном смысле была развитием ленинской политики, начиная с Брестского мира с Германией 1918 г., но Троцкий в эмиграции решительно отказывался это признать, утверждая, что она является коренным отходом от ленинизма в целом. Главное, конечно, состояло в том, что «социализм в одной стране» был прямо противоположен концепции «перманентной революции», которую Троцкий отстаивал на протяжении десятилетий.

Троцкий доказывал, что сталинская теория носит националистический характер. Он даже называл ее национал-социализмом, разумеется не проводя никакой параллели с нацистами в Германии. Для автора созвучие, скорее всего, было в основном случайным, хотя, рассматривая явления в ретроспекции, можно было бы найти глубинные корни в этом внешнем совпадении понятий, характеризовавших сходные в своей основе и в то же время весьма отличавшиеся тоталитарные системы. В определенной мере в своей концепции «национал-социализма» Троцкий следовал, хотя и с прямо противоположных позиций, анализу эмигрантов — сторонников «сменовеховства» (Н.В. Устрялов и др.), которые утверждали, что в СССР происходит становление «национал-большевизма», революция 1917 г. необратима и необходимо возвращение на родину и содействие ее развитию[54].

Троцкий убеждал читателей его статей и книг в пораженческом характере концепции «революции в одной стране», ибо она, по его мнению, откладывала революцию в капиталистических и колониальных странах на десятилетия. Социализм в СССР в условиях капиталистического окружения можно строить, утверждал изгнанник, но построить его можно лишь в обществе свободы, равенства, материального и духовного изобилия, то есть после социалистической революции на Западе, которая, как он чрезмерно оптимистически полагал, была намного ближе, нежели социалистическое общество в СССР.

«Социализму в одной стране» Троцкий противопоставлял «перманентную революцию», которая теперь мыслилась как длительный и взаимосвязанный всемирный процесс политической и социальной борьбы, с самого начала содержащей социалистический потенциал, хотя и проходящий через различные этапы. Российская революция оправданна, полагал он, лишь постольку, поскольку она станет катализатором революций в странах зрелого капитализма. Концепция «перманентной революции» была близка взглядам Ленина в 1917 г., после победы Февральской революции в России, и отчасти после Октябрьского переворота, но в основном лишь до Брестского мира и уж во всяком случае до постепенного перехода к новой экономической политике в 1921 г.

Только политическими соображениями можно, видимо, объяснить, почему в голове этого образованного и сравнительно трезвого мыслителя совмещались положения о коллективной собственности, строительстве социализма в СССР с концепцией тоталитаризма в этой же стране. Почти невозможно представить себе, что это были плоды слепого догматизма, умозрительные писания, не прошедшие через мыслительный процесс, отторгаемый им. Значительно логичнее полагать, что выраженные им допущения носили служебный, инструментальный характер.