Читать книгу "Любимец зрителей - Буало-Нарсежак"

— Люсьена… дорогая моя…

Вот уже месяцы, если не дольше, он не говорил с ней таким тоном, и слова застревали у него в горле.

— Вы слишком волнуетесь, — сказала Мари Анж. — К ней нужен другой подход. Говорите с ней как ни в чем не бывало. Мы вас оставляем наедине. В следующий визит не забудьте принести ночные рубашки и зайти в секретариат… Вот звонок для экстренного вызова. Но не беспокойтесь. Ваша жена находится под постоянным наблюдением нашего персонала. Не падайте духом, мсье!

Доктор собирался последовать за Мари Анж, но Шаван его задержал вопросом.

— Буду ли я вынужден надолго прервать службу? — спросил он. — Я работаю в вагоне-ресторане экспресса «Мистраль» и отсутствую в Париже четыре дня в неделю — дважды по два дня.

— Пока ничего не меняйте в своем расписании, — ответил Венатье. — Если кома затянется, тогда придется что-либо предпринять, поскольку в больнице с местами проблема. Однако сомневаюсь, что ее состояние останется неизменным. Оно либо улучшится, либо…

Жест фаталиста, и он пожал Шавану руку. Пятый час. В этот момент «Мистраль» как раз должен проезжать памятник Ньепсу[3], установленный возле Шалон-сюр-Сон. Им-то хорошо, его коллегам! Людовик сидел у изголовья Люсьены и тихо бормотал какие-то слова, как засыпающему ребенку. «Чтобы я рассказывал ей про свои повседневные дела? — подумал Шаван. — Сущий бред. Рассказывать должен не я, а она. Но она так далеко!» Шавану стало жарко, и, сняв пальто, он присел на край кровати.

Дядя умолк. Время от времени он бросал удрученный взгляд на племянника поверх неподвижного тела Люсьены. В колбах уровень жидкости медленно снижался, как уровень песка в песочных часах, отсчитывающих уходящие мгновения жизни. Шаван думал над тем, что, соблюдая приличия, ему придется проводить долгие часы в душной палате наедине с этим… Он подыскивал слово: трупом? Все же нет, однако в известном смысле это было еще хуже. И название не имело значения. Он пытался оживить воспоминания, способные пробудить в нем волнение, движение души, порыв, толкающий его к этой инертной массе, которую он, бывало, сжимал в объятиях, но, увы, так и не сумел добиться этого. Аптечный запах, царивший в больничной палате, таинственным образом гармонировал с его разочарованием и сухостью. Шаван неприметно поглядывал на часы. Наконец он подал знак Людовику и снова надел пальто. В коридоре они поискали лифт.

— Я позабочусь о ней в твое отсутствие, — заверил Людовик.

Они спустились, молчаливые, рассеянные. Во дворе больницы Шаван остановил дядю.

— Думаешь, она оклемается? Только честно.

— Почем знать, — ответил Людовик. — Но если ей предстоит оставаться в таком состоянии месяцами, лучше уж пускай помрет. Ты обратно домой?

— Да. Только мне надо по дороге еще кое-что купить.

— Знаешь, если у тебя душа не лежит жить дома, переезжай ко мне. Вдвоем нам будет легче перенести удар.

— Может, ты и прав, — неопределенно ответил Шаван.

— Ладно, — продолжил Людовик. — Поеду в гараж, посмотрю, что можно предпринять.

У Шавана не хватило духу признаться ему, что он там уже побывал. Вид наполовину умершей Люсьены что-то сломал и в нем. В голове туман, ноги как колоды. Шаван зашел в кафе и выпил коньяку — порцию, вторую. Извлек из бумажника приглашение.

Картинная галерея Берже — улица Бонапарта, 40. Зачем ему туда идти? Он ни разу в жизни не переступал порога картинной галереи. Спросят ли у него фамилию при входе? Достаточно ли прилично он одет? Шаван рассмотрел свое отражение в длинной жестяной стойке бара. Пальто хорошего покроя. А вот лицо не выдерживало критики. Не особенно интеллектуальное. А лучше сказать, заурядное. Вот именно — заурядное. Для начальника поездной бригады сойдет, но недостаточно изысканное для человека, который делает вид, что интересуется картинами этого… как там его?.. Борелли. Шаван заколебался. К чему понапрасну терять время? Кого он надеется там встретить? Он, как заблудившаяся собака, идет по ложному следу. Если Люсьена сохранила это приглашение, значит, у нее было намерение туда пойти, возможно чтобы с кем-то поговорить… И потом, убить время там или в другом месте — какая разница? Всегда нетрудно изобразить прохожего, который, зацепившись глазами за афишу, возвращается к входу. «Скажите на милость, а ведь это совсем не лишено интереса. Посмотрю-ка, а что же там, внутри».

_____

Шаван выпил третью рюмку коньяку, но так и не согрелся. На улице сумрак рассекали снежинки, которые не переставая ложились ему на щеки, на веки, как бы увлажняя их на краткий миг слезами. Восемнадцать десять! В памяти промелькнула картина Роны, на водной глади которой сейчас блестят звезды, как это бывает сразу после Валанса. Внезапно он пал духом, остановил такси, желая доказать себе… Шаван призадумался, соображая, что именно он желал себе доказать, потом забился в угол и прикрыл глаза. Ему больше не хотелось видеть этот город, где Люсьена, когда он бывал в отъезде, вела таинственную, скорее всего, предосудительную жизнь. Но он поклялся себе, что вычислит ее любовника, если она ему изменяла. Не для того, чтобы покарать его и заявить о себе, а чтобы доказать себе… Мысли путались. Возможно, он хотел себе доказать, что был самым сильным? Но какой в этом смысл? Он явственно чувствовал, что теряет свободу, что разговора о разводе никогда больше и не заведет, что Люсьена, находясь на пороге смерти, держит его крепче любовницы, и это было возмутительно, мерзко, отвратительно!

К собственному удивлению, он очутился перед галереей. У входа уже собралась толпа. Останавливались такси. Шаван заколебался, ощутив смутный стыд, как будто собирался просить милостыню, но никто не обращал на него ни малейшего внимания. Он вошел в помещение. Перед картинами уже образовалась толчея. Официанты в белых перчатках сновали с подносами. Шаван взял себе портвейн и тут засек сомнительную чистоту перчаток и лоснящийся черный галстук-бабочку официанта, что сразу же определило нелестное мнение об этом Борелли. Одна картина, которую он разглядел между двумя головами и стеной плеч, его поразила. На ней изображалось как бы столкновение разноцветных кубов, сливавшихся в черноватые пятна. Худощавый господин с лихорадочным блеском в глазах объяснял своему спутнику:

— Это ранний период Борелли. Как вы легко заметите, вместо того чтобы идти от реализма к абстракции, он прошел обратный путь — от нефигуративности к некоему веризму, который не лишен очарования… и позволил ему заработать баснословные деньги, — с издевкой добавил он. — В особенности на портретах. Один из них совершенно неповторим. Пойдемте!

Шаван последовал за ними. Помещение галереи имело форму руки, согнутой в локте. Толпа становилась все плотнее. Время от времени ему все же удавалось из-за спин углядеть хотя бы кусок картины: там — море, тут — группу игроков в шары.

— Вот мы и пришли, — сказал мужчина с горящим взором, — можно сказать, пришли. Нужно еще, чтобы нам дали подойти ближе.