Читать книгу "Любимец зрителей - Буало-Нарсежак"

Восемь часов. На кузовах машин кое-где еще белел снег. Утренняя толпа перетекала из пригородных поездов к входу в метро, как зерно ссыпается с элеватора. Лионский вокзал пробуждался. Облокотившись о стойку бара в буфете, Шаван не спеша пил кофе. Люсьена, должно быть, еще спит. Она обнаружит письмо только часика через два. Тогда почему же он так дергается, вскипая от гнева, как если бы уже столкнулся с опасностью? Вместо того чтобы говорить себе: «Сегодня такое же утро, как любое другое. И потом, ведь я сам все затеял; к тому же это такая заурядная ситуация!»

— Ко всем чертям! — пробормотал Шаван.

Он расплатился, подхватил свой дорожный чемоданчик и отправился за ключами от вагона-ресторана. Обычно ему нравился тот краткий миг, пока он неторопливо шел наперерез волнам пригородных пассажиров. Он купил, как обычно, утреннюю газету, пачку «Голуаз». В толчее он чувствовал себя вольготно. И шагал с сознанием важности собственной персоны. Зачем отравлять себе удовольствие от этого утра?

— Привет, Поль, — поздоровался Тельер, вручая ему ключи. — Видел термометр?.. Минус четыре!.. Тебе-то хорошо: вечером ты уже в Ницце, счастливчик…

— Но завтра вечером я снова в Париже, — парировал Шаван и подумал об отвратной семейной сцене, которая ждала его по возвращении.

— Привези нам веточку мимозы, — отшутился Тельер.

Шаван чуть не передернул плечами. Ему хотелось крикнуть в лицо всему миру: «Оставьте меня в покое!» В метро он дремал до станции «Либерте», лениво переносясь от картинки к картинке. Малыш Мишель подменил гриппующего Амблара… Нужно его подучить ловчее обслуживать пассажиров… Вагон-ресторан — прежде всего ресторан — не следует это забывать…

Какое меню у нас на сегодня… Отлично: кнели из щуки на пару, osso buco[1] по-неаполитански со спагетти или же, на выбор, антрекот по-тирольски с гарниром из панированных в муке корней сельдерея… Она не способна приготовить даже спагетти. А ведь это уж проще простого… Стоп! Нежелательная картинка!.. До чего ему повезло с таким опытным поваром, как Амеде. У нынешних нет той сноровки, навыка, вкуса к настоящей работе. Им подавай полуфабрикаты. Сплошное жульничество. Когда Люсьена…

Хватит! Он дал маху. Эта дурацкая затея с письмом! Люсьена еще вообразит, что он испугался открытого объяснения. И повернет дело в свою пользу… разыграет из себя жертву… В сущности, в чем он может ее упрекнуть?.. Состав с грохотом проследовал через туннель. На стене, как на экране, он перечитал свое письмо. Моя дорогая Люсьена… Первый промах. К женщине, которую намерен бросить, не обращаются со словами «моя дорогая». Это звучит признанием собственной вины… Пишу тебе без озлобления, как другу… Но то-то и оно, что Люсьена не была ему даже другом. Кем же она была? Кем-то вроде соседки по квартире… милой — тут уж ничего не скажешь. И даже услужливой. Точь-в-точь как девушки-проводницы, никогда не проходившие через вагон-ресторан без улыбки и любезного словца. Тогда как жена, настоящая…

Шаван не больно-то знал, что именно подразумевал под этим. Но часто, обслуживая, к примеру, новобрачных, совершающих свадебное путешествие на Лазурный Берег, он думал, заглядываясь на молодую женщину, которую счастье украшало, как рождественскую елку — блестки: «Настоящая! Вот она — настоящая!» Или же, глядя на пожилую даму с сиреневатыми волосами, руки — в перстнях, ногти наманикюрены: «Вот и эта настоящая». Одним взглядом он оценивал туалеты, изысканность манер. Нет ничего труднее, чем поднести вилку точно к губам, избегая резкого поворота кисти, пока тряский вагон минует стрелки. Изящество, класс! То, чего Люсьена была лишена напрочь. И все же не это послужило для него причиной, чтобы…

Вот и станция «Либерте». Шаван с чемоданчиком в руке выходит из метро. Пронизывающий ветер под низким небом разгонял колючие снежинки. Люсьена такая мерзлячка — она все утро проваляется в постели… Сопротивляться бесполезно — мысли о ней его не оставят. Уж лучше с этим смириться.

Шаван дошел до огромного ангара — или, как все тут его звали, гаража, куда убирали на конечной остановке «Мистраль»[2]. Пустой, темный железнодорожный состав вспыхивал там и сям резкими металлическими отблесками. Мишель уже поджидал его у подножки вагона-ресторана.

— Привет, начальник. Погодка — сущее наказание. Посмотрите, пассажиров будет раз-два — и обчелся!

Обмен рукопожатиями. Шаван трепать языком не настроен. Открыв дверь, он поднес руку точно к рубильнику, и вагон ярко осветился. Давно уже привычные движения в заданной последовательности, неспешные, но и не небрежные. В узком проходе, где каждый предмет занимал определенное место, Шаван извлек из чемоданчика белый китель — для поездки к станции назначения; чтобы освежить блеск эполетов с витыми золочеными шнурами, потер их рукавом и прикрепил кнопками, затем повесил на плечики пальто, выходной пиджак и другой белый китель, на обратную дорогу.

Платяной шкафчик, очень глубокий, вмещал примерно пятнадцать вешалок для верхней зимней одежды поездной бригады, куда входили восемь раздатчиков, шеф-повар и директор вагона-ресторана. Сюда же вешали, кроме пальто, фирменные кители, а в холодную пору — теплые куртки на меху.

Шаван провел по волосам расческой и застегнул китель. Алюминиевые перегородки с четырех сторон посылали его отражения: синие брюки с безупречной складкой, двубортная фирменная куртка, галстук-бабочка и, подчеркивая линию плеч, золотая полоска знаков отличия.

С платформы донесся шум голосов. Пассажиры всегда являлись одновременно, обменивались рукопожатиями, докуривали, пританцовывая от холода, потом гасили сигареты и наконец проворно поднимались в вагон.

— Привет, начальник.

В конторе начиналась толкотня.

— А ну-ка, расходись! — кричал Амеде.

Сам он собирался быстро: белый поварской колпак, широкий передник, салфетка за поясом. В девять часов начинали «накрывать на стол». Официанты раскладывали приборы — сначала в главном зале, а затем в двух вагонах с панорамным обзором, они числились под номерами 14 и 10 и были прицеплены один впереди, а второй позади вагона-ресторана. Двери между ними пока оставались раскрытыми. Шаван краешком глаза посматривал на анфиладу из трех роскошно отделанных комнат: гравюры на стенах, преобладание строгих тонов, атмосфера богатства. Он раздал меню, удостоверился, что Тейсер положил по булочке на каждую тарелку.

Валентен принес бутылки. Компания наряду с ординарными винами потчевала пассажиров бордо высшей марки, которое в конце маршрута частенько приходили отведать и контролеры. Шаван чувствовал себя хозяином четырехзвездочного ресторана. Он был бы горд радушно принять здесь Люсьену. Как бы не так! Она не пришла сюда ни единого раза. Ничто не возбуждало ее любопытства. Она не любила путешествовать. «Опять эти твои вечные дорожные истории», — реагировала она на его рассказы про мелкие происшествия своего очередного рейса. Так что он помалкивал. А поскольку сама она целыми днями торчала дома, болтаясь по квартире в халате, наполняя пепельницы окурками, хватаясь то за роман, то за журнал под неумолчный аккомпанемент магнитофона, ей самой рассказывать было нечего. Так что им не оставалось ничего иного, как говорить о зиме, росте цен или же комментировать происшествия, подобно случайным знакомым в зале ожидания вокзала, которые убивают время за болтовней. Так тянулось годами. По правде говоря, так повелось у них с самого начала. Их брак оказался неудачным. И зачем только дядя Людовик так настаивал! «Вот увидите, вы оба будете счастливы… Из Люсьены получится славная женушка… Она умеет создавать уют. И потом, у нее легкий характер. Она смирится с тем, что тебя вечно нет дома… Четыре дня в неделю — не пустяк, и я знаю, многих женщин это бы не устроило!»