Читать книгу "Высшая школа имени Пятницы, 13. Чувство ежа - Евгения Соловьева"

Не отлучаясь больше в Валгаллу, Киллер принялся ухаживать за Янкой – ненавязчиво и деликатно, но так, что стало совершенно понятно: он даму сердца выбрал. В разговоре тоже участвовал, и хоть больше слушал, но если говорил – то в самое яблочко. Девчонки каждый раз хихикали и строили глазки, Арман дю Плесси покровительственно кивал и местами дополнял – в общем, видно было, что Киллер приживется в классе. Когда мороженое и летние новости подошли к концу, а официантов послали за кофе-чаем и десертом – горячим, никто ж не хочет неприятностей в виде ангины? – в кафешке появился Прогонини. Тихий, серьезный, почти нормальный на вид. Подошел к Киллеру, протянул ему гитару и почти неслышно попросил:

– Сыграй для меня.

Киллер кивнул и взял инструмент, а Прогонини отошел, совсем недалеко, к свободному столику у дверей.

– А в кустах так кстати оказался рояль, – радостно прокомментировал Ромка, которого было почти не видно из-за очередного ледяного компресса на носу, зато отлично слышно: к благородному рязанскому профилю, удачно не подпорченному медведем-Димоном, прилагался истинно шаляпинский бас.

– Оркестр, – подмигнул Леон, неожиданно проказливо, для такой-то мрачной физии.

Посерьезнел, погладил ладонью гриф, поморщился, подкрутил колок и закинул ногу на ногу. Тронул струны, бережно и уверенно, но как-то… слишком естественно, что ли. Не так, как Дон трогал кистью холст, и не как Маринка – свое фортепиано. Скорее, будто себя потрогал. Ну, как ухо почесал, точно зная, что и как делать и как гитара на это откликнется. И откликнулась же! Совсем не похоже на скрежет и стон под пальцами Прогонини. Сонно мурлыкнула, вздохнула… Ойкнула, когда он щипнул струну.

Леон в ответ задумчиво-ласково улыбнулся, снова погладил струны.

«Под небом голубым…» – запел он через два такта, только на итальянском, глядя почему-то на Дона, и в глазах его снова бушевала снежная Валгалла, кружила и затягивала… Во вьюжной белизне мелькнули и пропали лица одноклассников, стены кофейни, а еще через миг лицо обожгло солнцем, а вокруг заговорили по-итальянски, как на пятничном флорентийском базаре, и резко запахло морем, нагретым камнем, рыбой, лошадьми, свежей фокаччей и мочеными оливками, и лица отчетливо коснулся раскаленный воздух…

– Что с вами, синьор? – спросил надтреснутый старческий голос, а Дон в ответ закашлялся, надрывно и болезненно, и так и не смог ответить, что он пришел слушать музыкантов и искать свою потерю, но опять не нашел, а без нее – никак!..

Кашель прошел, как начался, внезапно, на языке опять появилась сладость мороженого, последним исчез запах рыбы – сменился на пряный кофейный аромат. Осталось только странное ощущение правильности, словно там, во сне, он все же нашел свою таинственную потерю.

Леон уже молчал, и гитары у него в руках не было, и Прогонини куда-то делся. Класс тоже молчал, даже пролетарии.

Первой шевельнулась Янка.

– А я знаю, что ты играл, – сказала тихо. – Это же канцона Франческо да Милано, да?

– Это Гребенщиков![21] – с чувством собственного превосходства буркнул кто-то из бешек.

Леон насмешливо изогнул бровь в сторону голоса, а Янке кивнул и улыбнулся.

Дон тоже хотел сказать, что Янка права, но голос не слушался, словно он в самом деле только что кашлем содрал горло. И сердце колотилось как бешеное. В точности как после ночных кошмаров.

– Я читала одну легенду, – продолжила Янка так же тихо. – Хотите, расскажу?

Семья Альфа хотела, потому что знала: Янка прирожденный рассказчик, а бывшие пролетарии присоединились ради поддержания компании.

Одному Дону было все равно. Он все еще не отошел от глюка, слишком явственного, чтобы списать на впечатлительную натуру художника и музыкальный талант Киллера. Тем более что Флоренция и безнадежный поиск снились ему и раньше. Но не так же, не среди бела дня!

Тем временем Янка глубоко вдохнула и начала рассказ.

– …Жил был давным-давно во Флоренции великий мастер. Был он и скульптор, и ювелир, и музыкант, и воин – всеми талантами сверх меры одарен, и не было ему равных во всей Италии…

– …и звали его Доном Десятого «А», – тем же тоном, но совсем тихо добавил Ришелье.

Дон через силу улыбнулся и показал ему кулак.

Янка сделала вид, что не услышала, и продолжила:

– На свою беду знал мастер, что не найдется ему соперника, всех он превзошел в мастерстве. Одолела его тоска: раз всех превзошел, так и стремиться больше некуда. Стал он топить тоску в вине, выплескивать на буйных праздниках, поединки устраивал, не за оскорбление даже, за косой взгляд.

«И что порося не купил? Или Поца себе не завел?» – постаравшись отрешиться от глюков, подумал Дон, но как-то без огонька. Он прекрасно знал, что за легенду рассказывает Янка. Этой легендой и вообще этой личностью Филька ему весь мозг проела. Из-за нее и сны. И глюки тоже.

– Так бы, наверное, он и жил, – продолжала Янка, – если б не шепнул ему кто-то на одном из праздников, что самый главный ему соперник – он сам и есть. Загорелся мастер, решил себя самого превзойти и создать нечто такое, что никогда не создавали до него и после не повторят. Заперся он в своей мастерской, никого туда не пускал и сам за порог не выходил. Несколько лет провел так, а после вышел, явился к самому герцогу во дворец и показал всем лютню…

– Не лютню, а гитару, – почти неслышно буркнул Киллер, до того сидевший с вежливо-заинтересованным видом.

Дон глянул на него искоса: любопытно, Киллер тоже интересуется итальянскими мастерами? Или лично синьором Бенвенуто Челлини? Хотя дурацкая мысль. Филька же взяла его в класс Альфа, значит, не просто интересуется, а разбирается.

– Лютню! – настойчиво повторила Янка, всегда ревниво относившаяся к аутентичности своих историй. – Удалась мастеру задумка, превзошел он себя. Равных его лютне по красоте не было. Да еще пела его лютня как живая, девичьим голосом. С того дня не стало мастеру покоя, уж очень лютня его герцогу приглянулась. И не ему одному. Просили мастера продать лютню, любые деньги предлагали, только мастер всем отказывал. Но ведь если человек сильно чего-то захочет, то ни перед чем не остановится. Украли у мастера лютню. С того дня заболел мастер, стал чахнуть, а вскоре умер.

«…всего три месяца прожил без нее. Искал по всей Италии, нанимал воров, растратил на поиски все, что у него было, сам ходил по площадям в надежде услышать свою гитару, – параллельно звучал у Дона в голове голос Фильки. – Умер бы от чахотки, если бы…»