Читать книгу ""Атланты держат небо..." Воспоминания старого остовитянина - Александр Городницкий"

Нам удалось обнаружить два американских транспорта – «Олапама» и «Алко-Рейнджер», правда, несколько в стороне от предполагаемого места их гибели. Оба этих судна были торпедированы одной и той же немецкой подводной лодкой U-255. На экране гидролокатора получилась отчетливая картинка: были видны даже несколько танков, выпавших с борта транспорта «Олапама».

В мемориальный рейс на судне «Сенеж» вместе с учеными и военными пошли ветераны Полярных конвоев, не испугавшиеся, несмотря на преклонный возраст, отправиться в штормовое Баренцево море: канадцы, американцы, англичане и, конечно, русские. Таких смельчаков было семеро и каждый из них заслуживает отдельного рассказа. Например, Евграф Евлогиевич Яковлев – потомственный помор из архангельской деревни. В 1943 году, в четырнадцать лет поступив в школу юнг на Соловках, он прошел путь до капитана. Во время войны служил на танкере «Михаил Фрунзе», переоборудованном из лесовоза. На палубе находились бочки с бензином, и однажды, когда немцы обстреливали судно с воздуха, он под огнем сорвал с емкостей вспыхнувший брезент, чтобы все не взлетело на воздух. «А вы не боялись?» – спросил я его. «Боялся, что от начальства попадет, – брезент-то новый», – бесхитростно ответил ветеран. Поразил меня и его рассказ о том, как после бомбежки он переживал об испорченной новой «фланельке»: мол, испачкал казенную форму чем-то черным. Оказывается, это была кровь – в него угодил осколок… Или еще один замечательный потомственный моряк – Алексей Андреевич Нахимовский. Когда-то его отца, родившегося в Китае, подобрал и «усыновил» экипаж броненосного крейсера «Нахимов». От названия корабля пошла их фамилия. Капитан I ранга Анатолий Львович Лившиц, ходивший штурманом на эсминцах, участвовал в 23 союзных и 20 внутренних конвоях. За годы войны он прошел почти сто тысяч морских миль, зачастую в сложнейших штормовых условиях. Пятнадцать раз эсминцы, которым он прокладывал курс, атаковали глубинными бомбами немецкие подлодки. Две из них были потоплены, а еще две – повреждены. Канадским ветеранам тоже было что вспомнить. Так, Роберт Ферли рассказал мне, что в 44-м году он перевозил из Британии в Мурманск тысячи советских военнопленных, которых Черчилль выдал Сталину. Другой канадец – капитан торгового флота Хилл Вилсон начал службу кадетом в Атлантических конвоях, а в конце войны стал старпомом на танкере. Англичанин Уильям Лоус был сержантом Королевских ВВС, у него случился роман с русской девушкой Зиной. Уильям делился с ней своим армейским пайком, спасая от голодной смерти, и вот, спустя шестьдесят лет 83-летние «Ромео» и «Джульетта» вновь встретились в Архангельске.

В числе прочих был и немец, бывший полковник Люфтваффе Хайо Херманн. В годы войны он командовал сначала эскадрильей, а потом полком бомбардировщиков «Юнкерс-88», которые топили конвои союзников. Он – герой Второй мировой, личный друг Геринга, летчик, награжденный всеми боевыми орденами фашистской Германии, неоднократно бывавший на приемах у Гитлера. В 2003 году ему исполнилось девяносто лет. Седой, высокий и статный старик с жестким и твердым характером, «настоящий ариец». На счету Херманна 12 потопленных кораблей общим тоннажем 70 тысяч тонн. Он трижды горел в небе и выбрасывался с парашютом. Полк его полностью выбивали, а он оставался живым и получал новое назначение. В 45-м году в Австрии его взяли в плен и отправили в воркутинские лагеря. Не зная русского языка, он дважды пытался бежать оттуда, но был пойман. Самостоятельно изучил русский язык. За справедливость и жесткий характер был избран зэками старостой барака. На всю жизнь его любимой песней стала «Широка страна мойя роднайя…» Но взгляды его после войны не изменились: он считал, что воевал за Великую Германию. Последние годы Херманн работал адвокатом в Дюссельдорфе, где вел дела по защите нацистских преступников, неонацистов и «историков», отрицающих Холокост. В ноябре 2010 года он умер.

Внук одного из наших ветеранов, узнав об участии в экспедиции бывшего врага СССР, с надеждой спросил: «Дедушка, а вы его там утопите?» Ничего подобного, конечно, не произошло. Состоялась невероятно трогательная сцена примирения бывших врагов. Деды плакали, обнимались и вместе опускали венки на воду. Для них эта экспедиция стала актом примирения. Наверное, это естественно для людей, проживших трудную, полную противоречий жизнь, которые не хотят испытывать мстительных, враждебных чувств друг к другу.

В рейсе мы с Хайо Херманном подружились и даже выпивали по рюмке. Все шло хорошо, но когда он узнал, что я – еврей, то сильно расстроился. На него было буквально жалко смотреть. Я ему понравился, и ему очень не хотелось, чтобы я был евреем. «Александр, – спросил он дрожащим голосом, – может быть, ты только наполовину еврей?» – «Как говаривал твой дружок Геринг, наполовину евреев не бывает. Понял?» – отрезал я. Он безнадежно махнул рукой, принял сразу две таблетки валидола и ушел спать в свою каюту.

Хайо Херманн подарил мне свою фотографию военных лет с крестами и орденами. Во время рейса я написал песню в память о конвое PQ-17, и он перевел ее на немецкий язык. «Александр, – сказал он мне, – у тебя в песне одна строчка неправильная. Ты пишешь, что хорошо, чтобы погода была нелетной. Это неправильно. Хорошо, когда она летная». – «Это вам, сволочам, нужна летная погода, чтобы нас бомбить, – ответил я, – а морякам – наоборот». Он, кажется, понял. Эта песня звучит в документальном фильме о конвое PQ-17, снятом во время нашей экспедиции немецкими тележурналистами, русский вариант которого мне довелось озвучивать и который был назван по строчке из этой песни – «Корабли собирает конвой».

Аргумент в неоконченном споре —Злой сирены пронзительный вой.Для похода в студеное мореКорабли собирает конвой.Им волна раскрывает объятья,Им поют, провожая, гудки.Это ваши друзья или братья, —Помолитесь за них, моряки.

Каждый твердо в звезду свою верит.Только знать никому не дано,Кто сумеет вернуться на берег,Кто уйдет на холодное дно.Не дожить им до скорой победы,Ненадежной мечте вопреки.Это ваши отцы или деды, —Помолитесь за них, моряки.

Вспомним тех, кто стоит у штурвала,Чтоб погода нелетной была,Чтобы бомба суда миновалаИ торпеда в пути обошла.Отлетают их светлые души,Словно чайки в полете, легки.Никому не добраться до суши, —Помолитесь за них, моряки.

Над водою, соленой от горя,День полярный горит синевой.Для похода в студеное мореКорабли собирает конвой.Там грохочут салюты прибоя,И намокшие тонут венки.Это те, кто закрыл вас собою, —Помолитесь за них, моряки.

По окончании нашей экспедиции в Питере на моем родном Васильевском острове в храме Успения Богородицы состоялся молебен памяти моряков Полярных конвоев, погибших в годы войны.

«Вождей и воинов, на поле брани убиенных,Прими к себе и память сотвори».Нестройный хор звучит в церковных стенах,Где пахнет свежей известью внутри.Здесь отпевают моряков конвоев,Что сгинули отсюда вдалеке.Меж прочих, с непокрытой головою,Стою и я со свечкою в руке.Забытые припоминая раны,Под флагами союзных прежде стран,Среди других согбенных ветерановСтою и я, как будто ветеран.Поскольку здесь мой дом сгорел в блокаду,В которую мне выжить довелось,И сам я уроженец ЛенинградаИ Петербурга нынешнего гость.Знаком мне с детства чаек этих гомонИ монументов бронзовая рать.Сюда и сам я, не в пример другому,Когда-нибудь отправлюсь умирать.А девушки поют в церковном хоре,И далеко от питерской землиШумит в тумане Баренцево море,Погибшие скрывая корабли.

В 2009 году питерский телеканал «100 ТВ» выпустил документальный сериал «Дети блокады» об известных жителях Петербурга, переживших блокаду, в число которых попал и я. Съемочная группа сначала снимала меня на 7-й линии у ворот моего дома, а потом меня привезли в Музей истории Санкт-Петербурга на Английской набережной Невы, где есть большой отдел, посвященный блокаде. Меня привели в маленькую комнатушку, имитирующую блокадную пору: буржуйка, окна, заклеенные крест-накрест бумажными полосками, черная тарелка репродуктора на стенке, и усадили на узкую койку. «Подождите пару минут, – сказали операторы, – мы сейчас принесем камеру и будем вас снимать». С этими словами они вышли. Через две минуты в уши мне неожиданно ударил вой сирены, и из включившегося репродуктора хорошо знакомый, как бы возникший из подкорки моей памяти, голос закричал: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!» Сердце мое бешено заколотилось. Я съежился, обхватив голову руками. Глаза мои вылезли из орбит, и на них выступили слезы. Оказывается, все это время операторы снимали меня скрытой камерой, а потом вставили это в фильм. Ну и методы! Почти как у Анджея Вайды в картине «Все на продажу»!