Читать книгу "Бессмертный - Трейси Слэттон"

— Спасибо, синьор, — ответил я.

— Женщины дадут тебе денег купить еды на рынке. Тебе понравится. Я, бывало, наблюдал, как ты ходил там и облизывался. В твоей натуре заложена жадность и любовь к приобретательству. Давай ей пищу, и снова растолстеешь.

Он махнул стоявшей в дверях Марии, чтобы она отвела меня в мою комнату.

— Эи, парень, — позвал он.

Мы с Марией замерли.

— Да, синьор? — отозвался я, едва смея дышать.

— За прогулки тебе будет добавлено несколько лишних клиентов в неделю, — тоном, не допускающим возражений, сообщил он.

Мария крепко сжала мою руку, и мы вместе побежали в мою комнату. Мне казалось, будто я убегаю от видения Марко, искалеченного и потерявшего много крови. А еще я бежал от своей роли в его роковой судьбе. Как ни ужасны были клиенты, мне не терпелось поскорее навестить церковь Санта Кроче. Фрески сотрут из памяти Марко, а может быть, и чувство вины.

Несколько недель спустя я отправился во францисканскую церковь Санта Кроче. Наступала зима, на улицах было холодно и ветрено, и я вышел в плаще с горностаевой оторочкой. Никогда еще у меня не было такого одеяния. Я брел через лабиринт каменных улиц шумного рабочего квартала близ Санта Кроче, и сердце мое трепетало, я весь горел нетерпением. Скоро я воочию увижу фрески, которые столько раз навещал в своих мысленных путешествиях. Я миновал шерстяные красильни, здание суда и рынок, который раньше посещал редко, — теперь он стал излюбленной целью моих прогулок. С тех пор как Сильвано разрешил мне выходить на волю, я во время своих прогулок старался не посещать привычных мне мест. Мне не хотелось встречаться с Паоло и Массимо. Они должны были меня презирать. Я стал другим человеком. Я и так всегда отличался от нищих, цыган и изгоев, которых встречал на улице, но теперь отличался и от себя прежнего. Я до мозга костей был запачкан своим ремеслом, хотя снаружи был чистенький и нарядный. Я не ходил голодный и, к стыду своему, был за это благодарен судьбе. А еще я открыл в себе сокровенный мир тайных и дивных странствий, который еще более отдалил меня от былых товарищей и себя прежнего.

Я пересек правый трансепт[18] церкви Санта Кроче[19] и вошел в капеллу Перуцци. И вот наконец передо мною фрески с изображением святого Иоанна! Все было таким, как я видел это в моих странствиях. Все мельчайшие детали: гармоничное сочетание фигур и зданий, выразительность лиц и естественность жестов, дивные краски, явленные небесным озарением, все богатство полнокровной жизни, которым дышали эти фрески, предстали передо мной как некое духовное откровение. Это было дивное чудо, и я благодарно упал на колени.

— Неужели они так сильно тронули тебя, мальчик? — раздался приветливый голос.

— Ах!

Вздрогнув от неожиданности, я очнулся от экстаза и опомнился, сидя на полу, чувствуя, что попал в глупое положение. Обернувшись, я увидел в нескольких шагах от себя низкорослого старичка простоватого вида. Мы смотрели друг на друга с любопытством. И тут, узнав его, я вскрикнул:

— Ну да! На площади у Санта Мария Новелла! Это же вы — говорили об индженьо! Учитель!

— Хотелось бы оказаться достойным такого почетного звания, — сухо ответил он. — Я тоже узнал тебя. Ты тот мальчик со сломанной палкой и ублюдской шпажкой…

— Мальчик, над которым смеется Бог, — кивнул я.

— Не принимай это так близко к сердцу, — сказал он. — Бог смеется над всеми нами.

Я пожал плечами, а он вместо ответа обратил свой взгляд на картины.

Я тихо произнес:

— Они из чудесной страны.

Старичок вздернул седую бровь.

— Из чудесной страны, говоришь? И что же это за страна?

— Страна, откуда приходит все прекрасное, — ответил я. — Вы говорили мне, что в нас есть целый мир, но чудесная страна не в нас, хотя в нее можно попасть, обратясь в глубь себя. Она вообще не от нашего мира, где столько всего безобразного!

— Если чудесная страна не внутри нас, то откуда же мы знаем о ней? — Старик махнул рукой в сторону фресок и, шаркая, подошел ближе. — Однако откуда такой маленький щенок успел узнать о безобразиях?

В памяти всплыли клиенты, которые отворяли дверь в мою комнату, стражники, от которых я бегал, когда еще был уличным бродяжкой. Вспомнились равнодушные лица людей, которые проходили мимо, когда я голодал и просил дать хоть грошик, хоть крошку хлеба, хоть что-нибудь. На своем горьком опыте я убедился, что в людях больше мерзости, чем красоты. Я не хотел говорить это старику, который воплощал собой ум и сообразительность. Но потом подумал, что он все-таки поймет.

— Безобразное мы носим в себе в придачу к человечности. Это — грех, который лежит на нас с тех пор, как мы были в раю. А прекрасная страна — это Божья милость, дарованная человеку.

Он провел рукой по подбородку и пристально посмотрел на меня.

— У меня был друг, который с тобой бы согласился. Он бы сказал, что в красоте выражается милость Божья, и мы способны видеть ее, когда праведны и чисты от грехов настолько, чтобы увидеть творения Бога как одно неразрывное целое.

— Я не чист и вижу много зла.

— Смею сказать, что мой дорогой друг Данте сам нынче проводит много времени в чистилище.

Старик улыбнулся, и улыбка озарила его лицо светом сердечной доброты, в ней светились любовь и сожаление об утраченном, она обнимала собою все и ничего не отвергала. Никогда я не видел такой улыбки и запомнил ее, тотчас решив, что когда-нибудь и сам буду улыбаться так же. Какой бы скверной ни была моя жизнь у Сильвано, но если существует на свете такая улыбка, то в один прекрасный день я могу сказать про нее — она моя. Мне казалось, я стал на шаг ближе к той далекой чудесной стране, которая, по словам старика, находится в нас самих, но которой — я это точно знал — не было во мне. Доказательством были Сильвано и его клиенты и моя роль в горькой судьбе Марко. Однако даже близость к тому чудесному миру была бесценна, и я поднялся на ноги, немного шире расправив плечи.

— Так он умер! А он был хорошим другом? — спросил я, вновь обратив свой взор на «Взятие Иоанна Евангелиста на небо».

— О да, мой друг! Это был выдающийся человек и поэт, каких больше нет. Я все еще тоскую по нему.

— И у меня были друзья, но в одном из них оказалось слишком много злой мерзости. Другой был очень добрым, великодушным человеком и сам пострадал от собственного великодушия.