Читать книгу "Пленник моря. Встречи с Айвазовским - Николай Кузьмин"

Нужно ли говорить, что Айвазовский читал все произведения Л. Н. Толстого при самом выходе их в свет?.. В Москве при встрече с Л. Н. Толстым, во время устройства своей выставки, он вел с ним горячие споры, не соглашаясь в некоторых взглядах его на жизнь, которые И. К. называл «парадоксами», отдавая в то же время должную дань Льву Николаевичу, как художнику и мировому гению, давшему яркие образы в литературе и создавшему свою эпоху и школу. У Гоголя он находил «полнейшую аналогию с Толстым в отрицании и разрушении современного строя». Он читал гоголевскую «Переписку с друзьями» и называл ее «бесповоротными похоронами всех политических идеалов, гениальным бредом горячего мыслителя-мистика, написанным чуть не под пушечные выстрелы Севастополя, в эпоху тяжелого и для него Севастопольского погрома».

«Меня рассмешило близорукое негодование „возмущенных“ бессердечием публики рецензентов, когда при первом представлении в театре новой драмы Льва Толстого „Власть тьмы“, с специально выписанными не только костюмами, но и калужскими бабами, не фальсифицированными, а настоящими, у вас, в Киеве, раздался загадочный, по мнению рецензента, взрыв смеха, – говорил И. К. Айвазовский. – Для них это загадочный смех, а для меня это – смех, делающий честь публике, если только она хотела выразить протест против мелодрамы, в которую впал Толстой. Что он хотел выразить в этой пьесе, наполненной всевозможными ужасами, но такими, которые вовсе не составляют характерных примет темного народа, а столь же свойственны и культурному обществу?

Эта пьеса не согласуется с народническим направлением Льва Николаевича, известным мне раньше. Если обобщить выводы „Власти тьмы“, то окажется, что мало-мальски развитой мужик уже негодяй, а добродетель свойственна только таким слабоумным, каким является пресловутый мужичок – Аким. Матрена и Никита еще чаще являются в скрытом виде среди нас самих. Пьянство, кулачество, суеверность – вот характерные и известные черты народного быта; их рельефно обрисовать и указать выход, основанный на чуткой совести и др. чертах, – вот задача драматурга. „Власть тьмы“ только осуждения заслуживает, как сценическая пьеса, но за что мы должны быть благодарны Толстому – это за доступ на сцену драмам из народного быта».

«Мы уже слишком привыкли отыскивать страдания лишь под покровом шелка, бархата и тому подобного», – говорил И. К. Вообще И. К. Айвазовский принадлежал к тому разряду художников, которые могут являться только в самом образованном обществе, где литературные вопросы занимают всех, образуя партии, возбуждая жаркую борьбу за принципы, где теория искусства до того переходит в жизнь, что заставляет столяра во время работы беспокоиться о нерешенном споре. Таким, по крайней мере, представлялся И. К. Айвазовский всем знавшим его и признававшим за ним начитанность.

Любимой прогулкой Айвазовского в Риме была прогулка на морском берегу или на Via Appia; он прерывал ее на время, чтобы пообедать во французском ресторане или трактире Falcone и затем до заката солнца снова гулять, любуясь морем и набрасывая эскизы в свой альбом или осматривая древности, иногда вместе с Гоголем. По приезде в Рим почти каждое утро Иван Константинович заставал Гоголя в кофейной del buon gusto, отдыхающим на диване после завтрака, состоявшего из большой чашки крепкого кофе и жирных сливок. Затем Гоголь спешил домой писать свой роман, а Иван Константинович отправлялся к себе и весь уходил в свою работу, которая быстро спорилась в его умелых руках.

Но Гоголь писал медленно и, по словам И. К., только при отъезде его, когда они разъезжались в разные стороны, он прочел ему поэтические главы первого тома «Мертвых душ». «Но что это было за чтение, с каким чувством и полнотой выражения, с каким огнем вдохновения бессмертный творец читал мне свой роман, в то время как глаза его блистали неземным огнем, необычайно светились и проникали насквозь в душу, а на щеках пылал яркий румянец», – говорил Иван Константинович, вспоминая, что эти полные образных типов главы запечатлелись с тех пор и приобрели в его памяти особенный колорит. По словам И. К., Гоголь не выносил римского зноя и при наступлении жары бросал свои прежние привычки, запираясь надолго дома и жалуясь на свой организм и натуру. При этом в доме закрывались ставни от палящих лучей южного солнца и на письменном столе Гоголя появлялся полный графин чистой, прозрачной, холодной воды из каскада, который, в промежутках между работой, осушал он до дна, жалуясь на свой странный организм и говоря, что любимым напитком его была холодная вода.

В свободные вечера вместе с Айвазовским Гоголь перечитывал любимые места из Данте и стихов Пушкина. Гоголь, как истинный поэт и художник в душе, всем восхищался, и особенно картинами Айвазовского. Встретив вторично в Италии, в 1842 году, Гоголя в Риме, Айвазовский неизменно проводил свои вечера в «келии» у Гоголя, куда иногда приходили и другие художники: Штернберг, Моллер, друг Н. В. Гоголя известный художник Иванов и пр. Гоголя все любили и уважали. Он был душою всего этого небольшого кружка художников. Здесь много говорили об искусстве, толковали о художественных новостях Рима, и здесь развивался и креп талант И. К. Айвазовского. Тогда же были написаны А. А. Ивановым (в начале 1840-х годов) и два очень удачные и схожие портрета Гоголя масляными красками. Один из этих портретов Н. В. подарил Жуковскому, другой – Погодину. Кроме того, Иванов сделал для себя с него рисунок карандашом, который Гоголь, при вторичной встрече с ним во Флоренции, выпросил у него с тем, чтобы подарить Ивану Константиновичу.

Глава VIII

Из личных моих воспоминаний об Айвазовском. Последние годы. Память художника. Галереи исторических лиц. Болезнь художника в 1899 г. Любовь его к близким и к Феодосии. Заслуги перед «страною Айвазовского» и хлопоты у правительства. В студии художника. Известные ученики его: проф-ра А. П. Боголюбов, Л. Ф. Лагорио и академик Куинджи. Куинджи в имении Айвазовского. Самородки-художники. Татарчонок в Алуште.

В последние годы, несмотря на восемьдесят с лишком лет, Иван Константинович не чувствовал утомления, свойственного его возрасту, и любил говорить об этом. Он вставал зимой в 7.00–7.30 утра, а летом, бывало, и еще раньше, и очень скоро принимался за работу, за которой с жаром и увлечением проводил почти половину дня; только после обеда он отдыхал немного, чтобы вскоре снова взяться за кисть, без которой почти не мог жить. В частной жизни он отличался превосходной памятью, помнил ход всех событий и все лица, с которыми встречался когда-нибудь в жизни. У него была масса знакомых, которых он редко встречал, но, забывая их фамилии иногда, он спрашивал, где встречал их, и сейчас же вспоминал до мельчайших подробностей саму встречу, хотя бы она была даже в прошлые его приезды в Петербург. В разговорах своих он вспоминал также прошлое, и люди, жившие за полвека, за шестьдесят лет до нас, и ставшие для нас уже лишь именами, как мы видим, оживали в его рассказах, они двигались, вели жизненную борьбу, творили, выказывали сильные и слабые стороны своего характера, и эти великие люди – Пушкин, Гоголь, Кукольник, Глинка, Брюллов, Котляревский, Раевский, Ермолов, Лазарев, Нахимов, Корнилов, с целым рядом старых, отживших свой век героев и академических профессоров – в его рассказах казались нам такими близкими и понятными, точно они были тут, среди нас, в саду или в комнате. Рассказывал часто он и о современных государственных деятелях, стоящих так высоко и далеко от нас в своей сфере деятельности, и они тоже казались нам знакомыми, живыми фигурами, полными долга и благородства, при этом часто непонятыми светом. Дар слова, дар рассказа, способность оживлять и оживляться были замечательны у Айвазовского и доказывались вполне на его обедах: общее оживление и хохот царили на них. Таким живым и симпатичным Иван Константинович оставался до конца жизни в своих отношениях с людьми. Больной, почти умирающий в 1899 году – он старался развеселить своих близких какою-нибудь шуткою или юмористической фразой и в то же время не мог прожить дня без кисти. Но не в том только выказывалось его добродушие.