Читать книгу "Две тайны аптекаря - Ирина Трофимова"

Он позвонил. Я так обрадовалась его звонку, что сначала не давала ему произнести ни слова, сама говорила без умолку, отвечая на вопросы, которые он даже не успел мне задать. Потом мне всё-таки удалось остановиться, а Марку — сказать пару фраз. По телефону общаться с ним было так же комфортно, как и живьем, мы разговорились, у нас нашлось много общих тем. Я забыла, что собиралась просто флиртовать, мне нравилось слушать его голос и его истории. Я угадала, какие фильмы ему нравятся, и его это обрадовало. Он стал расспрашивать меня про мои пристрастия, я сказала ему про работу, которая была моим главным делом и любимым хобби, и он очень заинтересовался. Я пообещала ему показать свое ателье, и он сразу же спросил, когда ему зайти. Я немного стушевалась, мне на первом свидании больше нравилось встречаться в кафе или на другой нейтральной территории, но в этот раз всё складывалось как будто само собой. К тому же Марк так быстро расположил меня к себе, что я не предполагала никакого подвоха. Вряд ли он мог оказаться занудой или неврастеником, которого мне немедленно захотелось бы выгнать. Мы договорились, что он заедет ко мне послезавтра после работы, я покажу ему ателье, а потом мы сможем сходить куда-нибудь выпить или на вечерний сеанс в кинотеатр рядом с моим домом.

Его звонок поднял мне настроение, и весь остаток дня я летала как на крыльях, улыбалась всем подряд и легко справлялась со всеми делами. Это был прекрасный день, хотя вечером я получила какую-то странную эсэмэску, но не позволила такой мелочи испортить мне чувство приближающейся влюбленности. Сообщение и в самом деле было очень странным. Оно пришло с незнакомого номера, и сначала я решила, что это какая-то очередная рекламная акция магазинов или салонов красоты. «Что ты задумала, райская птица? Хочешь поймать меня?» Я перечитала его пару раз и отправила в ответ логичное «Кто это?». Ответа долго не было. Потом телефон запищал снова. «Думаешь, можно ворваться ко мне и шуметь, райская птица?» Я перебрала своих знакомых, кто мог бы шутить так по-дурацки, но не смогла вычислить этого странного отправителя и просто написала: «Вы ошиблись номером». После этого телефон успокоился, а я продолжила сочинять, как пройдет наше с Марком свидание.

Уже ночью, засыпая, я вспомнила, что сообщение могло прийти от Аптекаря. К примеру, он рассердился на меня за то, что я устроила в его доме такой переполох с рыжей итальянкой, а сегодня выпил своего грога по причине скверной погоды и вспомнил обиду. «Надо непременно заехать извиниться», — сказала я сама себе, проваливаясь в сон. И к тому же нужно было разобраться с его картиной. Но до этого я, пожалуй, сначала наведаюсь в музей.

Моими клиентами были очень разные люди. Их объединяло только одно — им всем было страшно. И у всех была цель, связанная с другим страхом. Перед болезнью, перед другим человеком, перед самим страхом. Это так страшно — всегда чего-то бояться. Люди готовы на всё, чтобы избавиться от этого, от того, что их мучает. Я давал им спокойствие.

Они, конечно, не приходили ко мне просто с улицы. Мое спокойствие было мне дороже всех них вместе взятых, так что я должен был быть уверен, что с ним ничего не случится. Они все приходили за избавлением, они знали, за чем они идут и на что им придется решиться. Нет, не всем, конечно. Кого-то я действительно просто спасал от мигрени. Мне иногда тоже надо было развлечься. Они считали меня избавителем, а мне было забавно смотреть на лицо человека, который уже и не помнит, как это — жить без боли, а она вдруг исчезла, но он при этом остался здесь. С болью так бывает не всегда. Я научился ее побеждать и договариваться с ней.

Со временем я узнал себе цену. Я знал ее всегда, но боялся признаться самому себе. Как только я осмелился сказать себе, чего я стою, мои дела резко пошли в гору. Мой талант получил подтверждение и стал раскрываться всё больше, расти и удивлять меня самого. Я боялся забыть об осторожности, но постепенно стал позволять себе то, на что раньше никогда бы не решился. Мне всегда казалось, что у меня уже есть всё, что нужно: немного одежды, еды и я сам. Но теперь выяснилось, что у меня может быть больше и это мне вовсе не повредит. Порядок не равен аскетизму. Роскошь тоже может быть под контролем.

Я решал неразрешимые задачи и получал щедрое вознаграждение. Никто из моих клиентов не оставался недовольным, никто не считал, что переплатил. Я был для них последней надеждой, спасением, избавлением. Даже если они боялись и не верили, у них всё получалось с моей помощью. Мои средства всегда работали безотказно. Мне нравилось соревноваться с самим собой, ведь других достойных соперников у меня не было. Я был сам за себя и против себя. Мне не нужен был кто-то еще. Я не знал никого интереснее.

Утром следующего дня я отправилась в музей. Мне нравилось туда приходить, я знала там всех и каждого — и экспонаты, и сотрудников. У меня имелся собственный служебный пропуск, а в реставрационных мастерских было полно забытых мелочей и специально оставленные для уюта меховые сапожки. Меня часто приглашали сюда — выполнить работу, провести экспертизу. Сегодня я пришла по делу, важному лично для меня. Хотя, возможно, и для репутации музея тоже. Мне надо было убедиться. Я быстро прошла по коридорам и залам и вышла в сводчатую галерею, ведущую как раз к той самой картине, ради которой я и была сейчас здесь. Там, как обычно, толпились люди, даже несмотря на будний день. Я знала, что я сейчас почувствую, я почти не волновалась — как при встрече со старым другом. Мы провели с ней столько дней и ночей вместе. Но, если честно, мне так и не удалось ее приручить. Она всё равно имела надо мной огромную власть, которой я не сопротивлялась. Я знала: стоит мне только взглянуть на нее, и я окажусь внутри. Коридоры, лабиринты, вихри. Гениальная работа.

Я подошла ближе, протиснулась сквозь группу туристов, вдохнула, подняла на нее глаза и… ничего не почувствовала. Это была неживая картина. И самовнушение было тут ни при чем. Да, у меня богатая фантазия, да, я допускала даже абсурдную историю о том, что подлинник оказался у Аптекаря, но что бы я себе ни придумывала, та картина, которая висела сейчас передо мной, точно не была оригиналом. Я могла бы даже не проверять хвостик подписи. Она не дышала, она не пыталась меня схватить. Я зажмурилась, отвернулась на минуту, повернулась снова. Всё то же самое. Тогда я всё-таки достала из сумки лупу и подошла совсем близко. Мне стало немного страшно, потому что я знала, что сейчас увижу. Может, не стоило смотреть? Уйти и просто выкинуть всё это из головы. А про Аптекаря забыть, будто его никогда и не было. Подумаешь, полчаса провела в чьем-то доме, пока ждала эвакуатор. И всё останется как есть. Экскурсоводы будут повторять свои заученные фразы, а зрители разглядывать то, что находится перед ними. Я поднесла лупу к подписи, посмотрела и похолодела — хвостик был на месте. Я убрала лупу в сумку, снова протиснулась между посетителями и села на скамейку в середине зала. Мне надо было подумать. Происходило что-то странное, и это странное могло кончиться для меня весьма скверно. Этого нельзя было исключать. В подлоге могли обвинить и меня. Картина вернулась на свое место после реставрации примерно месяца два назад. Разумеется, с соблюдением всех процедур и правил. Ее смотрели эксперты и никаких комментариев, кроме комплиментов, я не получила. Но сейчас в зале висела подделка. Подменить в мастерской ее не могли. На стену вернулся оригинал. Это я знала точно, потому что меня трясло крупной дрожью из-за крошечного хвостика в подписи. А, оказалось, трясло напрасно. Исчезнувший из-за моей ошибки, хвостик чудесным образом вернулся на свое место, вот только всё остальное куда-то исчезло. Ясно было только одно: картину копировали еще до того, как я закончила ее реставрацию. Либо подпись художника копировали по снимкам из реставрационного паспорта. Интересно, как скоро мог открыться этот обман? Если только кто-то не был в нем серьезно заинтересован…