Читать книгу "Тайга заповедная (сборник) - Тамара Булевич"

Всю неделю, показавшуюся Марии вечностью, пробыли Прасковья Никитична с Вовочкой в райцентре. Пока врачам показались, пока дождались анализов. Маша, едва живая, здоровалась с ними уже в постели.

– Сказали, Машенька, крепыш наш Вовочка. Совершенно здоров. Бог, значится, уберёг. И меня тоже.

– А ты, тётя Проня, не жалеешь меня? Ничего не скрываешь? – допытывалась несказанно обрадованная Маша, целуя через глаженый платок пухлые ручонки ненаглядного сынули. Но уже едва говорила затухающим голосом. Без слёз. Все до капельки выплакала.

– Клянусь, детка, Богом и светлой памятью Клавдии. Ни пятнышка на нашем ангелочке. Чист. Таким и дальше растить станем. А ты, дева, за соломинку держись, но живи, слышишь, живи!

…Мария лежала молодая, спокойная, красивая.

У передней стены горницы стояли венок от селян и несколько вёдер тополиных веток с набухшими почками. Во всём доме занавешены зеркала, полно народу.

Проня рыдала над Машенькой молча, чтобы поберечь малыша, и без того настрадавшегося за последние дни. Вовка ходил вокруг матери с красными глазами, которые неистово тёр и тёр кулачками. Без конца перекладывал на белом саване искусственные розочки. А то вновь принимался причитать со всхлипами осипшим голоском:

– Не уходи от меня, мамочка… Я маленький… Как жить без тебя стану… Я боюсь…

Бабы не выдерживали, начинали воем выть, а мужики выскакивали на улицу.

– Хватит плакать, сынок, хватит. Твоей маме и так тяжело с тобой расставаться…

Она взяла мальчика на руки и умыла с ладони святой водой его не в меру раскрасневшееся личико. Вовка затих, прижавшись к её груди.

Потом ещё долго Прасковья Никитична качала его у гроба и отнесла уснувшего малыша в спальню. «Спи, сынок. Не по твоим силёнкам видеть похороны матери».

На следующий день Вовка и Проня пришли на кладбище с миской блинов да двумя вкрутую сваренными яйцами.

В берёзовой роще громко гомонили птицы. Малыш растерянно смотрел на вздыбившийся перед ним невероятной высоты холм.

– Моя мама будет здесь жить… под землёй? Всегда?!! – испуганно, в отчаянии спросил он и принялся быстро-быстро рвать повсюду растущие подснежники, торопливо втыкая их между комьями сырой земли.

– Бабуля! Я больше не хочу летать лётчиком. Лучше стану лечить мам. Всех-всех… Чтобы мамы и ты, баба Проня, никогда-никогда не умирали.

Он расстегнул куртку, задрал рубашонку. Достав из-за пояса свой любимый самолёт, воткнул его в могилу матери… повыше, насколько смог дотянуться.

Прасковья Никитична подошла к малышу и крепко стиснула испачканную глиной, дрожащую ручонку в своей руке.

Вовка доверчиво и взросло посмотрел на неё. Умные Вовкины глазёнки говорили ей, что никого роднее у него теперь нет.

– Верь мне, сынок. Я сделаю всё… Ты обязательно выучишься на врача.

Таёжная быль

Каменистая дорога всё круче убегала из-под колёс в горный урман. Держа крепко руль в мускулистых руках, Сергей Чащин успевал любоваться изумрудными зайчиками на заднем стекле машины, скачущими вслед за ним в игривых радужных лучах восходящего солнца. Тайга парила и раскачивалась на волнах утреннего возбуждения своих беспокойных обитателей. Завораживало, обновляло и исцеляло душу её величие, несущее в себе суровость древних причудливых скал, таинственность недоступных ущелий, вековой сумрак непроходимых распадков, свет и чистоту бесконечных серебряных нитей летящих бесстрашно вниз ручейков.

Сергей торопил старенький уазик по каменистой дороге выше и выше в горы. На дальнем зимовье отца, теперь уже собственном, не был с прошлой осени.

Это зимовье он строил с отцом, будучи подростком. А помнилось все до мелочей: как валили листвянки, подбирая одна к одной по обхвату, шкурили, долбили тесаками пазы, собирали венцы и клали с помощью лебедки один на другой.

Отцу хотелось, чтоб изба была просторнее, чем та, ближняя, срубленная им в молодые годы и завалившаяся на подмытый талой водой бок, напоминая ему о многом, добром и худом. Тогда он не имел своего угодья. Поставил избу вблизи посёлка для охотничьих нужд. Позже, на собственных лесных просторах, срубил для сыновей ещё три, ладненькие, утеплённые, с ёмкими лабазами для зимней охоты на песцов и соболей.

Здесь, в медвежьем закоулке, малодоступном для вседозволенности ненасытного человека, полно всякого промыслового зверья. Отец оставил Сергею двенадцать берлог бурых медведей, стадо диких оленей и несколько лосиных лежбищ.

Наконец-то внизу замаячило большое, вытянутое с юга на север сосновое болото, излюбленное глухариное поместье. Сергей мысленно спустился к нему и замер в схроне. «Запаздываю. Влюбленные красавцы, небось, вдоволь напелись, наплясались. Бывало, к этой поре мы с отцом уже отводили душу, неделями днюя и ночуя на токовищах. А тут работа и работа. И вообще, нефтеразведку лихорадит, как никогда. То одно у них, то другое. Из-за нелетных погод часто запаздывают вахтовики. Замучили местных бурильщиков с подменами. А буровую, как дитя, не бросишь на кого попало. Спасибо бригадиру, дал для охоты всё-таки семь денечков отгулов, семь золотых деньков. Вот и успевай, Серёга, токуйся, как хочешь! Опять же, завтра годовщина отца. Вновь и вновь буду прокручивать калейдоскоп его и моей жизни».

Сергей с детства любил ружья. Это тоже от отца, промыслового охотника. Их в доме всегда было три-четыре. Троим братьям, совсем ещё пацанам, запрещалось к ним даже близко подходить. Если отец замечал, что мальчишки стоят у стены, где ружья висят, тут же отгонял строгим окриком: «Ведь не велено подходить! Малы ещё. Тут не игрушки вам. Ими невзначай не токмо лесное живьё, человека убить можно. Ружье, оно большой взрослости и справедливости требует». И только в подростковом возрасте начал обучать сыновей непростой науке владения ружьём.

Щемящим сердцем Сергей помнит ту горестную весну, навсегда разлучившую его с отцом. Погиб Василий Чащин, промысловый охотник, в тайге от злой руки человека, а не от дикого зверья, с которым прожил свой век бок о бок.

Для мальчишки из таёжной глубинки отец был большим миром познаний и добра. Но эта нить оборвалась. Пришлось самому торить к нему тропинку в один след. Без отца. Однако в душе Сергея и тогда, и сейчас жил и живет его повелительный голос предостережением, назиданием и вечным зовом творить добро. Сергей знал, что, чем бы ни занимался, не думать об отце – выше его сил. «Мои мысли только с ним и о нем».

Помнится, как был непреклонен и строг на глухариной охоте отец. Глухарей он боготворил, о глухарях знал все тонкости и секреты. Его душа купалась в их песнях. Смотря на него, казалось, что и сам он вот-вот затэкекает.

Заклинал Сергея не губить глухариные стаи на галечниках у речных отмелей и яров. «Такое же преступление, что дитя губить у материнской груди». Как мог, оберегал эту древнейшую птицу, приносящую ни с чем несравнимые охотничьи забавы и удовольствия.