Читать книгу "Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура - Барбара Такман"

Вскоре после паломничества сакса Свена власть в Англии перешла в 1066 г. в руки нормандских завоевателей, а пять лет спустя, в 1071 г. власть в Палестине перешла от Багдадского халифата к более новой ветви ислама, туркам-сельджукам. Сельджукское завоевание спровоцировало Первый крестовый поход; нормандское завоевание привело к участию Англии в том, что было по большей части континентальным проектом. На протяжении последовавших затем двух столетий Крестовых походов поток путников между Англией и Палестиной, разумеется, не иссякал, но путевых заметок англичан той поры сохранилось очень мало. Среди уцелевших — дневник Сивульфа, состоятельного купца, склонного к приступам благочестия между периодами потакания мирским соблазнам. Одним из первых он отравился в 1102 г. в паломничество в Иерусалим. Всего три года прошло с тех пор, как Иерусалим был взят воинами Первого крестового похода, и Латино-Иерусалимское королевство, которое они тут создали, переживало расцвет своего могущества. Впервые за пятьсот лет святые места находились в руках христиан. Открывались новые возможности торговли и коммерции. Честолюбивые аристократы мечтали о новых фьефах, которые можно отвоевать у неверных при помощи меча и горстки рыцарей. Сивульф отмечает, как толпы путников, стремящихся в Палестину, будь то благородные или бедные, лица духовные или миряне, истинные паломники или искатели приключений, «отправляются с отрядами отчаянных мародеров… грабя и опустошая всё на своем пути».

По прибытии Сивульф едва избежал смерти в ужасном шторме, который выбросил на берег его корабль всего через несколько часов после того, как он сошел в Яффе. Он оставил пугающий рассказ о налетающих друг на друга, трещащих и разламывающихся кораблях в гавани, о воплях утопающих, о реве ветра, об ужасном зрелище того, как падающая мачта снесла человеку голову, и том, как наутро в воде плавали обломки двадцати трех судов, а берег был усеян тысячами трупов.

Далее следует описание полного опасностей пути к Иерусалиму через холмы, где поджидают в засаде в сарацины, чтобы наброситься на неосторожных путников, и где вдоль дорог валяется множество не похороненных трупов, «ведь на скалистой почве так мало земли, чтобы вырыть могилу». Это наводит на мысль о том, что Палестина уже начала страдать от эрозии почвы, привратившись при арабах из страны молока и меда в каменистое пастбище для коз.

Сивульф провел восемь месяцев в Иерусалиме и упоминаемых в Библии окрестных городках, начиная с Хеврона на юге, где осел и был похоронен Авраам, и до Иерихона, Назарета, Тиверии и Капернаума на севере. Как это было типично для многих средневековых путевых заметок, повествование Сивульфа незаметно переходит от того, что он видел лично, к слухам и фольклорным легендам, которые он слышал от местных проводников на каждой стоянке. Вычленить в его повествовании крупицы фактов непросто, но он ценен не столько тем, что рассказывает о Палестине, сколько тем, что приоткрывает дверь в сознание среднего туриста XII столетия. Знание истории и географии было тогда не самой сильной стороной. Мечеть Омара, которая была превращена в христианскую церковь и в тот период находилась на попечении католических монахов, Сивульф называет Храмом Соломона и наделяет целиком и полностью вымышленной историей, согласно которой церковь была восстановлена Адрианом или Ираклием, «а иные говорят, что Юстинианом» (Сивульф не слишком разборчив), и лишь походя упоминает о том, как и когда с этим местом оказался связан Магомет.

Сходным образом его описание вражеского флота, который он видел по пути домой, показывает, как происходящая у него на глазах история интерпретировалась с точки зрения истории древней, почерпнутой из Библии. «Внезапно показались двадцать шесть сарацинских кораблей, — пишет он. — [Это были] силы адмирала Тирского и Сидонского, которые везли армию в Вавилонию, чтобы помочь халдеям в войне против короля Иерусалимского». Можно подумать, Сивульф каким-то образом перенесся в VI в. до н.э., когда халдейские цари Древнего Вавилона воевали с Иерусалимом и пленили израилитов. Но, разумеется, король Иерусалимский, о котором писал Сивульф, это — король Латино-Иерусалимского королевства Балдуин I, а «Вавилония» — не древний город на берегу Евфрата, а Каир, называемый в то время Вавилоном. Сивульф прекрасно знал, где он находится, но населил его «халдеями», путая с городом из Библии, поскольку для него враги Иерусалима — те же самые, что пришли из другого Вавилона напасть на Иерусалим полторы тысячи лет назад. Сходным образом христиан под властью короля Балдуина Иерусалимского он идентифицирует с древними хозяевами города, народом Израиля.

Во время Третьего крестового похода Ричард Львиное Сердце призывал свои войска «восстановить королевство Израиль». Эта самоидентификация с древними, но никак не современными крестоносцам евреями воспринималась как само собой разумеющееся христианскими правителями, которые, видя себя наследниками Христа, считали, что они полноправные наследники Святой земли и что их долг, говоря словами Мандевилля, «завоевать наше законное наследство».

Вера в то, что Иерусалим является географическим центром земли, как послушно повторяет Сивульф, была еще одной, основанной на Библии, концепцией его эпохи.

«Так говорит Господь Бог: это Иерусалим! Я поставил его среди народов, и вокруг него — земли». Ко времени Сивульфа этот пассаж из Книги Иезекииля (5:5) и ему подобные наводнили переложения трудов античных географов, не страдавших от подобных недоразумений. Средневековые карты представляли совершенно новую визуализацию известного мира, в точной середине которого помещался Иерусалим. Со всех сторон землю окружал океан, а за его границами внешний край украшали странные животные, морские чудовища и восточные узоры, символизируя варварские страны, о которых географам известно было лишь, что они существуют.

В том же году, когда Сивульф побывал в Палестине, туда прибыл еще один паломник, которому предстояло стать святым. Годрик был одновременно пиратом, судовладельцем и купцом и два путешествия в Иерусалим предпринял не ради спасения, а скорее ради приключений и добычи; впрочем, его путешествия под воздействием легенд, разросшихся вокруг его имени, вошли в историю как паломничества. Годрик скорее всего поплыл на собственном корабле, так как, хотя он не оставил личных свидетельств, один его современник-хронист сообщает, что «Gudericus, pirate de regno Anglicaе» провез короля Балдуина в Иерусалим морем вдоль побережья от Арсуфа до Яффы, когда после поражения на равнине Рамлех сухопутный путь в Яффу оказался перекрыт.

В 1106 г. он предпринял второе путешествие в Святую землю, на сей раз пешком и вернулся в Англию, чтобы стать почитаемым отшельником, героем многих чудесных событий. Впоследствии легенда о его паломничествах разрасталась год от года, приукрашиваясь множеством трогательных подробностей. Говорили, что он дал обет никогда не менять обуви или одежды или не есть ничего, помимо ячменного хлеба и воды, пока не достигнет Палестины. А там он совершил омовение в Иордане и вышел из него очищенным, но выбросил обувь, поклявшись отныне ходить босым, дабы уподобиться Иисусу, хотя, возможно, свою роль в таком решении сыграло состояние этой самой обуви.

До Реформации паломническое движение было постоянной составляющей жизни Средних веков, а паломник — привычной фигурой для всех людей того времени. Паломник увековечен в двух фигурах в голубых одеждах в витраже часовни в Ладлоу. В литературе метафора паломничества в Иерусалим обычно служила для обозначения долгих или тяжких скитаний. Довольно часто встречаются перечисления атрибутов, по которым узнавали бредущего паломника. Главным среди них была створчатая раковина, — возможно, это произошло из обычая зачерпывать ее половинкой воду из ручья. Раковина служила символом не паломничества вообще, а главным образом паломничества в Сантьяго-де-Компостелла, поскольку являлась атрибутом святого Иакова; символом паломничества в Рим выступала оливковая ветвь — символ мученичества Петра и Павла, и пальмовая ветвь — символ паломничества в Иерусалим. Посох придавал твердости его шагам и в случае необходимости мог выступать оружием. В наплечной кожаной суме несли толику провизии и одежды, равно как и кости святых или пыль с Крестного пути, или щепы Истинного Креста, купленные на сувениры. В закрепленной на поясе фляге плескалась вода из Иордана. Иногда паломник нес с собой пучок засохших пальмовых листьев или коллекцию медальонов, пришитых к тулье шляпы — по одному на каждую часовню, которую посетил. Таковы были «знаки Синая» у Паломника в поэме Уильяма Ленгленда «Видение о Петре Пахаре» (ок. 1362), который похвалялся, что посетил не только Синай, но и Иерусалим, Вифлеем, Вавилон, Александрию и Дамаск. И действительно, странствия паломника превращали его в знаменитость Средневековья, своего рода иностранного корреспондента с рассказами о дальних землях и странных народах. Хотя он приобрел репутацию закоренелого лжеца, люди всегда собирались жадно слушать его рассказы о Святом городе, о греховности и роскоши язычников-сарацин, о прославленных чудесах Византии, о диких зверях, об обманутых разбойниках и пиратах и о великих личностях, встреченных по пути.