Читать книгу "Храм - Стивен Спендер"

На проводе были люди, которые интересовались Эрнстом, а быть может, его любили. Каждый вечер в его жизнь с родителями вмешивались голоса издалека — быть может, голоса парней и девушек, которые плавали под парусами по озеру.

После обеда они пили кофе в зале. Пол глаз не мог отвести от картин — Ван Гога, Дерена, портрета ребенка, нарисованного в 1905 году Пикассо. Весьма озадачил его портрет нечесаного, слегка похожего на безумца молодого человека с ниспадающими на лоб золотистыми волосами, частично закрывающими его большие синие глаза и горбинку орлиного носа. Губы, имевшие форму арбузных ломтиков, были растянуты в печальной улыбке.

— Чья это работа? — спросил Пол.

— О, я рада, что вам нравится, — восторженно вымолвила фрау Штокман. — Это большая редкость. Даже специалисты, которые сюда приходят, не могут определить, что это такое.

— Что же это?

— Мама купила портрет еще до войны, когда изучала в Париже историю искусств, — вставил Эрнст.

— И он ничего мне не стоил, — рассмеялась фрау Штокман.

— У мамы был нюх на то, что будет расти в цене. Нынче портрет наверняка стоит целое состояние.

— А тогда ничего не стоил. Художник был на грани голодной смерти.

— Как его фамилия?

— Такой сумасшедший, такой молодой, такой безобразный и такой красивый. Деснос.

О Десносе Пол никогда не слыхал, но картина ему понравилась.

— Он давно умер, — сказала фрау Штокман с глубоким вздохом, но и с некоторым удовлетворением. — Разве не выглядит он счастливым, несмотря на то, что портрет написан на холсте, больше похожем на мешковину — мне пришлось заказывать новую подкладку, — и дешевыми красками, которые в некоторых местах уже выцвели, и приходится заказывать реставрацию дорогими красками. Такие затраты!

— Всю эту коллекцию составила мама. Как собиратель, она настоящий гений.

— Была когда-то! Ту мерзость, что рисуют сегодня, я бы собирать не стала. Пакость! Нынче все так ужасно! — Она отвела взгляд от картин. — А теперь, к сожалению, вынуждена вас покинуть, мне пора на собрание Комитета друзей гамбургской музыки. Оставляю вас и передаю в надежные руки Эрнста. Эрнст, только не знакомь его со своим другом Иоахимом Ленцем, — добавила она смеясь, но и не думая при этом шутить. Повернувшись спиной к залу, она направилась к выходу.

Эрнст проводил мать до парадной двери, после чего возвратился в зал. Они с Полом выпили еще по чашке кофе, потом Эрнст сказал:

— Пойдем в сад? Там, за домом, он спускается к озеру.

Пройдя по тропинке вдоль боковой стены дома, они вышли в большой сад с его кустами и лужайкой. В конце сада, на берегу, рядком росли ивы. Их ветви склонялись над озером, и листья на кончиках некоторых веток погружались в воду. Сквозь завесу из ивовых веток, точно сквозь изогнутые книзу прутья железной изгороди, они вглядывались в летние сумерки, сгущавшиеся над озером — кишевшим лодками.

Стоя рядом с Эрнстом, Пол на расстоянии всего нескольких ярдов увидел за ивовыми ветвями байдарки. Казалось, они плывут совсем рядом, нагруженные девушками и парнями в одеяниях, подобных листьям на теле. Ему померещилось, будто он чувствует, как пробиваются сквозь тьму теплые их цвета.

Пол слышал шорох воды вокруг лодок, ее густую пульсацию под всплесками весел, слышал крики и смех гребцов. Одна байдарка подплыла совсем близко к тому месту, где они стояли. Она проникла туда, проплыв под самыми ветвями ив, которые отгораживали озеро от владений Штокманов. Завидев Эрнста с Полом и, возможно, здраво рассудив, что они нарушают границу, двое парней погрузили лопасти своих весел в воду и за несколько мощных гребков удалились, сверкнув приподнявшимся лакированным бортом своей байдарки, похожим на бок дельфина, со свистом рассекающего воздух в надежде избежать встречи с носом приближающегося корабля. Поникшие ветви ив, запах лип, смуглые и нежно-розовые тела, летние одежды, приглушенный смех, далекие паруса на середине озера, а за ними — отраженные в воде городские огни, прямоугольники и треугольники стен и башен — все это переполняло Пола ощущением молодой, незнакомой жизни. Сумерки казались похожими на озеро, что плескалось у них под ногами, на плоть, в которую можно было бы проникнуть, кабы не ивы, склонившиеся к самой воде.

Уже темнело и становилось прохладно. Они возвратились в дом. Эрнст привел Пола наверх, в свой кабинет, и, усевшись рядом с ним на диван, стал показывать фотографии мест, где он побывал, и людей, с которыми развлекался на вечеринках. Снимки наводили скуку своей трафаретностью. Полу нетрудно было вообразить, каким образом Эрнст их делал. Лишь изредка попадались шутливые фотографии молодых людей, облаченных в причудливые наряды и гримасничающих или жестикулирующих перед камерой.

Одна фотография, лежавшая меж листами альбома, упала на пол. Пол поднял ее и принялся внимательно разглядывать. Не похоже было, что снимок делал Эрнст. На нем был запечатлен анфас молодой человек, наклонившийся вперед, подперев правой рукой подбородок. С его высоким лбом, зачесанными назад темными волосами и орлиным носом он немного смахивал на мексиканца. Внимательный, как у орнитолога в лесу, взгляд наводил на мысль о том, что парень дает указания фотографу. Казалось, он доволен тем, кого или что так пристально рассматривает: фотографом, другом. А может, фотографом был он сам.

— Кто это?

Эрнст издал негромкий подобострастный смешок:

— А, я предполагал, что тебе будет интересно. Это мой друг Иоахим Ленц. К сожалению, мама его не любит. Кажется, она и при тебе это сказала.

— У него удивительные глаза.

При этих словах Эрнст, взглянув Полу прямо в глаза столь же пристально, как смотрел, казалось, Иоахим, сказал:

— У тебя глаза красивее, чем у Иоахима.

Пол рассмеялся. Потом, увидев, что Эрнст обиделся, снова взял фотографию. Эрнст спросил:

— Хочешь познакомиться с моим другом Иоахимом?

— Очень.

— Ну что ж, собственно говоря, через два дня он устраивает у себя вечеринку. Ты приглашен. Он просил тебя привести.

— Что это будет за вечеринка?

— Ну, после Оксфорда она может показаться несколько необычной. Ты умеешь танцевать?

— Боюсь, что нет.

— Впрочем, не важно.

Вскоре после этого Пол сказал, что устал с дороги. Эрнст проводил его до комнаты. Оставшись один, Пол записал в своем Дневнике:

Отныне я начинаю жить.

На период оксфордских каникул решено:

Не выполнять абсолютно никаких домашних работ, заданных моим оксфордским наставником.

Теперь, оказавшись за пределами Англии, я займусь своей работой и отныне, останусь я в Оксфорде или нет, буду заниматься только ею и ничем иным.

Моя работа состоит в сочинении стихов и прозы. Весь мой характер, вся сила воли сосредоточены исключительно на моей работе. В мире деяний я всегда поступаю так, как велят мне друзья. У меня нет собственных убеждений. Это постыдно, я знаю, но это так. Следовательно, я должен совершенствовать ту сторону моей жизни, которая независима от других. Я должен жить и формироваться в своих произведениях. Моя цель состоит в достижении зрелости души. Отныне я начинаю вести сей Дневник. В него будут заноситься портреты людей и образчики разговоров, взятых из жизни. Помимо работы, я живу только ради своих друзей.