Читать книгу "Любимая игрушка Создателя - Инна Бачинская"

Иногда они засыпали в тубах – продолговатых металлических камерах – и видели сны. Проснувшись, они не помнили ничего, лишь чувство оставалось – тревоги, беспокойства и страха, которое вскоре проходило. А метры графленой бумаги передавались в лабораторию, где их изучали десятки операторов, не имеющих ни малейшего представления о том, чей мозг передал информацию, записанную аппаратами.

Иногда искали спрятанный предмет – книжку с картинками, игрушечный автомобиль или кубики. Предмет нужно было сначала увидеть «в голове» и протянуть к нему ниточку. Это было самым сложным – протянуть ниточку. Она часто тянулась не туда, а то и вовсе исчезала. Учитель был терпелив. «Красный кубик и тонкая красная ниточка, – повторял тихим голосом, а они сидели перед ним, как воробьи на ветке, прочно уставясь ему в глаза. – Увидели? Он спрятан в «доме», к нему ведет красная ниточка… тонкая красная ниточка… красный кубик…»

У Марии получалось лучше всех. Андрей кивал – молодец, Мария! Петр искренне радовался и удивлялся. Павел сердился, вырывал кубик из рук Марии, бросал на пол…

Доктор проверял их каждые три дня – сердце, пульс, температура, рефлексы, энцефалограмма. Доктор был старый, толстый, с седыми усами.

– Как жизнь апостольская? – приветствовал он детей.

Андрей спросил как-то:

– Что такое «апостольская жизнь»?

Доктор засмеялся и ответил загадочно:

– Безгрешная значит.

– Что такое «безгрешная»? – спросил Андрей. – Что такое грех?

И доктор ответил неожиданно серьезно:

– То, что делает человека человеком.

– А мы разве не люди? – спросил Андрей.

– Люди, конечно, – ответил доктор. – Самые замечательные люди на свете!

Хозяйка следила за их постелями и одеждой. Она привозила тележки с едой, накрывала стол. Стояла молча и смотрела, как они ели. И было в ее лице что-то такое… Как-то Петр дотронулся до ее руки, случайно прикоснулся, потянувшись за хлебом, и она резко отдернула руку. Тут же побагровела, засуетилась, подкладывая в тарелки новые куски. Она так расстроилась, что едва не плакала.

Отец приходил почти каждый день. Гладил по голове, рассматривал рисунки и тетрадки с задачками. Сажал Марию себе на колени. Расспрашивал, что делали и что нового в «школе». Они липли к нему, прижимались, как щенки, выпрашивающие ласку. От Отца исходили флюиды любви и тепла. У него были большие ласковые руки и родной голос.

Андрей, спокойный, рассудительный, справедливый, был лидером. Как-то само так получилось. Петр был добрым и мягким, а еще клоуном и весельчаком. Павел злился и ревновал к Отцу, Учителю и даже Сторожу, здоровому угрюмому мужику, который сопровождал их всегда и везде – к Доктору, в классные комнаты, в сад, где были цветы и деревья. Высокая стена отделяла сад от остального мира.

Мария умела «подсматривать» мысли.

Они были неразлучны. Они были одним целым. Они были горошинами из одного стручка.

…Он проснулся среди ночи, словно его толкнули. Он не помнил, что ему снилось. Отбросил одеяло, перевернулся на спину, стараясь выровнять дыхание. Положил руку на грудь – сердце колотилось бешено, ухая и проваливаясь в пустоту. Ему казалось, еще миг – и сердце пробьет грудную клетку и выскочит наружу. Что же это было? Что-то страшное. Боль, отчаяние, страх. Неясные тени, неясные голоса. Он попытался вспомнить, что ему снилось, но сон уже канул, растворился без следа, оставив неприятный осадок. Такие же сны он видел в детстве, а проснувшись, так же не помнил ничего. Только чувство безнадежности оставалось…

* * *

…Зал был полон, сдержанно гудел. Слух выхватывал отдельные «островные» звуки – неожиданно звонкий женский смех, громкий возглас. Программа называлась «Калейдоскоп» и была чем-то средним между гипнотическим сеансом и цирком. Если честно, на калейдоскоп они не тянули – не хватало красок и пестроты, но руководитель коллектива считал, что слово это радостное и отвечает их задаче – дарить радость.

– Ага, и сеять разумное, доброе, вечное, – саркастически отзывался чтец Данило Галицкий. – Не приживаются у нас эти семена, Карлуша. Эксперимент великого двадцатого века закончился кровью и беспределом. Наш народ – джинн, которого нельзя выпускать из бутылки. – Данило, философ, поднимал назидательно палец. Хмурился и говорил задумчиво, удивляясь: – Опять бутылка! Ты про судьбы нации, а получается опять про бутылку. Судьба у нас, что ли, такая?

Они колесили по городкам и весям, где зритель прост и невзыскателен, не избалован и не потерял еще способности радоваться. «Дикая бригада», бесхозная и неучтенная Минкультом, выросшая, как лопух под забором. Впрочем, не совсем дикая, какие-то разрешающие бумажки с подписями чиновников все же имелись.

Великолепная четверка. Неформальный лидер – Карл Мессир, гипнотизер, фокусник и экстрасенс, чье имя большими буквами на афише, он же менеджер и бухгалтер. Черноглазый красавец с длинными кудрями в лучших традициях цеховой моды.

Ассистентка гипнотизера и фокусника Алена Бушко, неяркая мелкая блондинка, похожая на школьницу. Она же костюмерша, завхоз, стряпуха и укротительница обезьянки Ники. Она же подруга Карла.

Знакомый уже чтец Данило Галицкий, тощий, нескладный, неопределенного возраста непросыхающий пьяница с цыганской натурой, требующей частой перемены мест, он же худрук и администратор, у которого все схвачено, и идейный вдохновитель команды. С весьма ценным качеством заводить знакомства на пустом месте и использовать их на полную катушку. В минуты неудач и тягот – еще и философ, с легкостью доказывающий себе и людям, что белое – это черное, а черное – это белое, а потому «честно́е слово, юнкер Шмидт, лето возвратится!». Или наоборот: «Все, господа, наша карта бита, и ничего нет впереди!»

И, наконец, «старший распорядитель» – непрыткий мыслью парень лет восемнадцати по кличке Сократ, безропотно носящий чемоданы с реквизитом и пребывающий в постоянной боевой готовности сию минуту смотаться за пивом и сигаретами. Он же воспитанник коллектива, по выражению Данилы Галицкого. Сын полка. Судьба не баловала Сократа. Можно сказать, она его попросту не замечала, и в его глазах навсегда застыла тоска нежеланного и гонимого пасынка.

– Ты, Сократушка, какой-то смурной, – пенял Данило воспитаннику. – Ну-ка, головку навскидку, смотреть орлом! Эх, мне бы твои годы!

Для разогрева первым выпускали Данилу Галицкого – почти всегда нетрезвого, что было в масть, так как в состоянии легкого подпития был он красноречив, боек и смешлив. Главное, не до положения риз – перебрав, Данило впадал в минор и черную философию и предвещал скорый конец цивилизации то ли от парникового эффекта, то ли от падения метеорита, то ли еще от какой напасти.

Данило читал стихи и прозу. Своим сипловатым прокуренным голосом, сунув левую руку в карман брюк, а правой дирижируя, задавая ритм. Читал, что приходило на память – никакой программы и в помине не было. И хорошо читал, необходимо заметить. Душевно. Он и сам не знал заранее, что будет читать – что «накатит» под настроение.