Читать книгу "Что такое мышление? Наброски - Андрей Курпатов"

Понятно, что данное преображение, изменение изначального раздражителя, по мере его продвижения по разным уровням психической организации, находится вне нашего сознательного контроля. Это не мышление, хотя, по механике, речь, разумеется, должна идти всё о той же формуле интеллектуальной активности – то есть об образовании одних интеллектуальных объектов из других посредством интеллектуальной функции.

То, что получается в результате этой интеллектуальной деятельности, может стать интеллектуальными объектами, доступными мышлению, но само их производство – это еще и вовсе не мышление.

55. Представим себе набор «социальных установок» (как их понимает социальная психология) любого из нас. По сути, мы имеем дело с некими клише, которые директивно и безапелляционно определяют то, почему какие-то явления мы воспринимаем так, а какие-то иначе (относимся к ним так или иначе).

Мы, например, как-то воспринимаем всех мужчин и как-то – всех женщин, но то, что мы объединили столь разных людей в эти группы и определили таким образом свое отношение к каждому из них в отдельности, не есть мыслительная работа. Это восприятие (отношение) не является сознательным выбором, это выученная программа.

56. Думает ли расист, что чернокожие хуже белых? Думает ли гомофоб, что гомосексуалы больны, ущербны и вообще извращенцы? Думает ли среднестатистический европеец, что мусульмане представляют собой угрозу?

Мы, конечно, считаем, что они так «думают». Но находятся ли эти мысли под их сознательным контролем? Или же их само их мышление определяется тем, что они так воспринимают некие факты из-за соответствующих, сформированных в них прежде программ?

Если расист не знает, что он общается (например, это может быть в случае общения через социальную сеть) с чернокожим, гомофоб не знает, что его друг гомосексуален, а среднестатистический европеец не догадывается, что его коллега мусульманин, их поведение (в частности, то, что они думают об этих людях) будет не таким, как в ситуации, когда эти факты вскроются.

Реальность, таким образом, всегда была такой (условно говоря, одной и той же), но данные субъекты не были в курсе соответствующих ее обстоятельств. Мы можем заключить, что новые, обнаруженные «нашими героями» факты заставляют их думать об этой же реальности иначе. Но ведь эти факты ничего не изменили в наличной реальности, вся «добавка» случилась внутри их собственного психического пространства.

Таким образом, является ли эта их «мыслительная деятельность» фактической мыслительной деятельностью, или же здесь просто запускается некий почти автоматизированный процесс внутреннего согласования противоречащих друг другу установок?

Допустим, они узнали эту «страшную тайну» про своего визави. Что происходит дальше – они начинают осмыслять возникшее противоречие, думать об указанном парадоксе? Или же, что скорее всего, попытаются как-то нивелировать обнаружившийся конфликт этих двух стереотипов восприятия – того, что они думали об этих, конкретных людях раньше, и того, что они думают о чернокожих, геях и мусульманах вообще?

Но начали ли они в этот момент думать над обнаружившимся парадоксом или стали придумывать, как избавиться от дискомфортного состояния возникшего когнитивного диссонанса?

Является ли эта интеллектуальная работа по устранению указанного дискомфорта мыслительной деятельностью в собственном смысле этого слова? И более того, были ли фактической мыслительной деятельностью те стереотипы восприятия, которые и сделали эту ситуацию возможной?

Если бы «наши герои» действительно задумались над обнаруженным противоречием, то они, вероятно, должны были бы прийти к выводу, что их представления о «чернокожести», «гомосексуальности» и «мусульманстве», как минимум не слишком и не всегда состоятельны. Но подобного в большинстве случаев не происходит.

57. Тут надо оговориться, что приведенные примеры – расизма, гомофобии, исламофобии – очевидно, из числа исключительных, ярких, даже вопиющих. Мы же ежедневно сталкиваемся с подобными когнитивными диссонансами – наши социальные установки (пусть и более частного характера, ситуативные) постоянно входят в противоречие с реальностью.

Однако, если даже в подобных – «из ряда вон выходящих» – случаях мы способны с легкостью нейтрализовать обнаруженное противоречие каким-нибудь нелепым «объяснением», то как же просто, надо полагать, наша психика умеет отмахиваться от других, менее очевидных, быть может, противоречий такого рода? Не то чтобы мы над ними не задумывались, мы их просто не замечаем – подобные проблемы снимаются автоматически, то есть вне какого-либо фактического сознательного контроля. Нейтрализуем и идем дальше.

При этом нам продолжает казаться, что мыслительная деятельность – это для нас что-то обыденное, привычная практика, нечто, что в порядке вещей. И это уже само по себе является очевидным противоречием. Впрочем, кто из нас об этом задумывается в рамках своей повседневной жизни?

58. Теперь рассмотрим еще один «классический» пример из социальной психологии: противоречивость «сознательных установок» и наличного поведения человека, оказавшегося в реальной ситуации, когда эти установки должны быть исполнены.

Нет ничего удивительного в том, что человек говорит нам, что он добр и придет на помощь всякому, если ему эта помощь потребуется. Он так, как ему кажется, «думает». Однако известно, что лишь малая часть из тех, кто говорит и «думает» так, в наличной ситуации будет действовать в соответствии с этими своими установками. Скорее всего, они не придут на помощь бездомному или даже человеку, которому просто стало плохо на улице.

Известно также и то, что если вы, например, хотите собрать деньги на лечение больному ребенку, то вы должны воздействовать на чувства потенциального жертвователя, а не просто информировать его о проблеме. Если он воспримет эту информацию и будет просто «думать» о необходимости оказать помощь этому ребенку, то он, скорее всего, не раскошелится. Однако если заставить его сочувствовать – то есть воздействовать не на его мышление в строгом смысле этого слова, а на какие-то эмоциональные комплексы (программы), то он «подумает», что он должен оказать помощь, и, возможно, даже окажет её.

Так действительно ли эти люди думают о себе как о «добрых», «всемилостивых» и «всемилосердных»? Или им только кажется, что они так думают, а на самом деле это просто такой автоматический, выученный ответ на стандартный вопрос?

– Петя, ты хороший мальчик?

– Да, я хороший мальчик.

59. При этом, тренируя ответы на подобные вопросы, мы ведь даже не задумывались над тем, что, собственно, понимается под соответствующим самоопределением – «хороший», «добрый», «щедрый», «справедливый», «честный», «благородный», «благодарный», «настоящий друг»… Это просто «правильный» ответ, который требуется от нас при возникновении соответствующего вопроса.

И всякому человеку, скорее всего, придется сильно потрудиться, чтобы ответить на вопрос, а почему и в самом деле он считает себя «хорошим», «добрым», «справедливым», «честным» и т. д.? Ему нужно будет продумать и то, что в принципе эти слова должны значить, и то, какие аспекты его поведения подтверждают его соответствие данным определениям. Если бы он действительно уже думал о себе так, то, вероятно, эти уточняющие вопросы не застали бы его врасплох.