Читать книгу "Миссис Хемингуэй - Наоми Вуд"

10. Чикаго, Иллинойс. Октябрь 1920

Хэдли пробиралась сквозь толпу к роялю. Голубое саржевое платье сидело плотно, и она не без удовольствия ощущала взгляды гостей на своей попе. Но проведя столько месяцев у одра матери, угасавшей от Брайтовой болезни, имеешь право хотя бы на вечер оказаться в центре внимания. Она чертовски устала от роли сиделки, а здесь – и выпивка, и мужчины; Хэдли хотелось напиться как следует. Тем не менее она краснела, когда кто-нибудь начинал разглядывать ее колени, едва прикрытые платьем.

Хэдли никак не удавалось отыскать подругу, с которой она пришла на вечеринку. Коктейль попался какой-то очень пьяный, но ей непременно хотелось допить его, прежде чем кто-нибудь пригласит ее на танец. Может, в него добавили кукурузный самогон: точно, сивухой отдает – интересно, где его достали? На сухой закон компании, похоже, плевать.

Хэдли старалась не вглядываться в публику на импровизированном танцполе между диванами. Она даже толком не знала, как называется этот танец, но порядочной девушке не подобает жадно глазеть на пары, пытаясь привлечь к себе внимание. Когда Хэдли наконец добралась до пианино, то услышала, что с другой стороны рояля к ней обращается мужчина.

– Простите? – переспросила она, не разобрав его слов.

– Я спросил, могу ли вас угостить?

– Спасибо, мне хватает. – Хэдли приподняла свой стакан.

– Мы ведь незнакомы? – Обойдя рояль, он приблизился к ней.

– Хэдли, – протянула она руку.

– Это имя или фамилия?

– Имя. Меня так назвали в честь бабушки, это была ее девичья фамилия.

– А я Эрнест.

– Эрнест – значит «серьезный»?

Он вздрогнул. Надо же было сморозить такую глупость!

– Терпеть не могу свое имя!

– Напрасно. А как дальше?

– Хемингуэй.

– Эрнест Хемингуэй. Звучит мужественно.

Танцующие уже разбрелись по углам, и молодой человек во фраке принялся перебирать пластинки. Была уже почти полночь, но Хэдли не ощущала ни малейшей усталости, даже несмотря на долгую поездку на поезде из самого Сент-Луиса. В комнате было душно, стекла запотели, и некоторые мужчины ослабили свои «бабочки». Многие закурили, даже кое-кто из дам. Парень во фраке поставил наконец медленную мелодию, и одна пара заскользила в танце. То, как они держались друг за друга – нежно, но не крепко, – подсказывало, что они скорее друзья, чем любовники.

– Ой! – вдруг заметила Хэдли. – Он же без ботинок.

– Это сок-хоп. Модная новинка со Среднего Запада.

Еще какое-то время они понаблюдали за парой.

– Мужчину всегда можно оценить по его обуви, – сказал Хемингуэй.

– Но на этом ее нет вовсе.

– Вот именно.

Они двинулись к бару. В какой-то момент Хэдли потеряла равновесие, и Эрнест слегка придержал ее за бедра.

– Наверное, вам не стоит больше пить, – ухмыльнулся он.

Хэдли слышала, что на таких вечеринках люди иногда выходят на крышу. Может, этот Эрнест Хемингуэй предложит ей отправиться туда – он выглядел могучим, как мясник. И почему такой мужчина, как он, разговаривает с такой женщиной, как она?

– Сколько вам лет? – спросила Хэдли.

– Смело.

– Мне кажется, вы моложе меня, вот и все. Я пыталась угадать, сколько вам лет.

– Двадцать один.

– О, – сказала она, – а кажетесь старше.

– Все так говорят.

– Двадцать один? Меня бы даже двадцать пять разочаровали. Но двадцать один – это шок, конечно[10]. Наверное, вы только окончили колледж.

Эрнест пожал плечами и подал ей стакан джина с ломтиком лимона на ободке, бросил в него зеленую оливку.

– А не коктейль?

– Джин лучше пить неразбавленным.

– Вы окончили Принстон?

– Нет. Я служил в Италии.

– Видели боевые действия?

– Мне прострелили ногу до того, как я успел что-нибудь увидеть.

– Это ужасно.

– Не так уж и плохо. Я влюбился в медсестру в Милане. Ее звали Агнес. Это куда хуже.

Хэдли рассмеялась, стараясь не выдать собственной заинтересованности. Он так хорош собой, а у нее за прошедшие годы все внутри успело заледенеть. Но этой ночью она ощущала прилив безрассудства и отваги. Если таково опьянение, то она хочет быть вечно пьяной.

– И что же, ваше сердце до сих пор в Милане, мистер Хемингуэй?

– Уже нет, слава богу. Пожалуйста, давай на «ты».

– А теперь ты чем занимаешься?

– Пишу. – Его взгляд скользнул на хорошенькую девицу в конце коридора и вновь обратился к Хэдли. – По крайней мере, пытаюсь.

– А что ты пишешь?

– Рассказы, скетчи. А в основном статьи. Днем я журналист.

– Тебе нравится эта работа?

– Она не дает мне писать то, что в самом деле хочется.

– А что это?

– Роман. Что-то мускулистое. Чтобы ни капли жира.

Она улыбнулась.

– Я бы очень хотела прочитать что-нибудь из твоего.

– Сама пишешь, что ли?

– Вовсе нет. – Хэдли никому в этом не признавалась, но вдруг решила довериться едва знакомому человеку. – Я давно мечтаю стать пианисткой и выступать с концертами. Я много работала. Каждый день занималась. Так уставала, что раз в час укладывалась на пятнадцать минут на ковер – просто передохнуть. У всего есть своя цена, хочешь писать, петь, играть – плати. Наверное, эта цена просто оказалась для меня непомерной.

Эрнест улыбнулся:

– Открою тебе тайну: таких правил не существует. На территории писателя законы не действуют.

Кто-то окликнул Хэдли, но ей совершенно не хотелось уходить.

– Тебя зовут.

Он стоял так близко. Кажется, она ему понравилась, но ей не верилось, что она может заинтересовать такого мужчину.

– У меня мама умерла два месяца назад. – Хэдли понятия не имела, зачем это сказала.

– О, – его улыбка исчезла. – Мне очень жаль.

– Да, жаль. Это просто. Я ухаживала за ней последние девять месяцев. И потому не слишком часто общалась с людьми. – Подступили слезы, но она не даст им воли. – Похоже, я немного отстала от жизни. Мне кажется, вы сумеете стряхнуть с меня пыль.

– С удовольствием.

Хэдли спрятала довольную улыбку, уткнувшись в свой стакан.

– Вы с мамой любили друг друга?