Читать книгу "Территория команчей - Артуро Перес-Реверте"

Да, в Кукуньеваце они видели подлинное лицо войны. И не существует Голливуда, который был бы способен передать то, что передавали слегка накрененные кадры, снятые Маркесом: серое нависшее небо, горящие дома, молча шагающие по дороге солдаты, разлитые в воздухе ощущение опасности, безмерную тоску и одиночество. Барлес вспоминал, как оператор шел в общем ряду, камера на лице, безучастное выражение лица, глаза полуприкрыты — он пробует войну на вкус. И Барлес совершенно точно знал: в тот день в Кукуньеваце Маркес был счастлив.

IVОткрытки с видами Мостара

— Ставлю доллар, — сказал Барлес, — что они раздумали взрывать мост.

— Идет. Вот тебе доллар.

Маркес вытащил из кармана смятый доллар и протянул Барлесу. Они всегда ставили на один и тот же доллар, и он переходил от одного к другому, в зависимости от того, кому улыбалась удача. Этой валюте они изменили только один раз, в Мостаре, поспорив на миллион динар, что между двумя и половиной третьего не будет ни одного взрыва. В два часа семь минут в десяти метрах от того места, где они разговаривали с испанским лейтенантом из миротворческих сил, взорвался хорватский снаряд, убив одного мирного жителя и ранив двоих. Маркес снимал, как лейтенант бросился на помощь раненому, и в это время разорвались еще два снаряда. Лейтенант был весь в чужой крови, и все решили, что он тоже ранен; говорили, что его жена, увидев эти кадры в «Новостях», ужасно испугалась. Когда обстрел закончился, Барлес отправился в банк Мостара, развалины которого были усыпаны денежными знаками несуществующей Федеративной Республики Югославия, набрал миллион динар банкнотами достоинством в тысячу и вручил их выигравшему пари Маркесу.

Мостар… Он видел разрушенный снарядами мост XVI века и старинный турецкий квартал у реки, где в самом начале войны еще можно было попить кофе среди старых лавочек. Теперь даже близко подходить к этому району было опасно, потому что весь он простреливался снайперами, и то и дело раздавались гранатометные выстрелы. Поэтому Барлес и Маркес находили хорошее место — более-менее защищенный перекресток, — устраивались там с камерой и снимали людей, которые бежали к мосту, надеясь перебраться на другой берег, а вслед им стреляли. Время от времени раздавался выстрел гранатомета. Гранатомет особенно опасен в городе, потому что за домами ты не слышишь приближения снаряда, и он падает тебе на голову неожиданно. Именно так погибли Марко Лючетта, Д'Анжело и их бородатый оператор Алессандро Отта — трое итальянцев с Национального Радио Италии. В январе девяносто четвертого они вышли из бронированной машины как раз в том месте, где неделей раньше Барлес и Маркес снимали испанского лейтенанта. Но теперь снаряд упал на десять метров ближе, и итальянцы пополнили собой список иностранных журналистов, погибших в Боснии, став в нем номерами сорок шестым, сорок седьмым и сорок восьмым. Барлес и Маркес были знакомы и с Алессандро, и с Марко, который как-то в гостинице «Анна Мария» в Медуторье показал им фотографию двух своих сыновей; из этой гостиницы они выехали утром того рокового дня, чтобы уже не вернуться, — остались их вещи в комнатах и неоплаченные счета. После всех журналистов, когда их убивают, остаются неоплаченные счета, грязные рубашки в шкафу, карта, прикрепленная к стене кнопками, и недопитая бутылка виски на ночном столике.

Да, Барлес по собственному опыту знал, что от гранатометов хорошего не жди. И это могут подтвердить — там, где они теперь находятся, — семьдесят несчастных, погибших на сараевском рынке от прямого попадания гранатомета. Или те, кто стоял в очереди за водой в Мостаре. Очереди за водой, за хлебом, за чем угодно, любые скопления людей были излюбленной мишенью снайперов, пользовавшихся разрывными пулями. Снайперы пользовались только разрывными пулями — это было их незыблемое правило; другим незыблемым правилом был принцип: никогда не убивай первую жертву первым выстрелом. Это объяснил Барлесу и Маркесу боснийский снайпер в старой части Сараево: предпочтительнее только ранить человека, не повредив при этом жизненно важных органов, а затем по одному расстреливать тех, кто бросится ему на помощь. И только потом, в самом конце, первую жертву добивают выстрелом в голову. После этого они сняли снайпера, когда тот на практике подтвердил им свои слова, и с изумлением обнаружили, что разнесенный на кусочки мозг — если снайперу повезло и выстрел пришелся в голову — продолжает посылать команды, и тело шевелится, а люди думают, что человек жив, и спешат помочь. И тут-то им конец.

Мигель Хиль Морено в Мостаре был возмущен, когда они ему рассказали об этом. Мигель был барселонским адвокатом, но сменил тогу на профессию журналиста и разъезжал по полям сражений на спортивном мотоцикле с двигателем шестьсот пятьдесят кубиков. Это была его первая война, и он все принимал близко к сердцу, потому что еще был в том возрасте, когда журналист верит в плохих и хороших, влюбляется в заведомо обреченные идеалы, в женщин и в войны. Он был отважен, горд и вежлив: никогда ни у кого ничего не просил, был со всеми на «вы» и тщательно выбирал выражения. Мигелю удалось получить — никто не знал, как — журналистскую аккредитацию по письму журнала «Только мотоцикл», и теперь он посылал превосходные материалы с передовой в «Эль мундо» и в провинциальные газеты, пользуясь спутниковым телефоном четвертого корпуса мусульманской армии. И если другие вели репортажи из гостиниц Медугорья, Сплита и Загреба, то Мигель почти все время жил в Мостаре и каждый раз, отправляясь туда, прихватывал лекарства и еду для детей. В Мостаре Мигель пробирался между развалинами с зеленой повязкой на лбу, высокий, худой, небритый, с покрасневшими глазами и тем особенным взглядом, который бывает у людей, преодолевающих самые длинные в своей жизни тысячу метров — те тысячу метров, что навечно отделили их от людей, в которых никто никогда не стрелял. Его прозвали «Моджахед», потому что из-за черных волос и орлиного носа он был больше похож на мусульманина, чем сами боснийцы. А потом, когда у него не оставалось ни гроша, ему разрешали по спутниковому телефону испанского телевидения позвонить домой, и мать устраивала ему хорошую выволочку.

Люди со странностями… На войне все время встречаешь людей со странностями. Таких, как Хейде, немецкая журналистка, кормившая хлебными крошками голубей на площади Баскарсия и приходившая в ярость, когда взрывы вспугивали птиц. Или Флоран, французский фотограф, такой красивый, что вполне мог бы работать моделью у Армани; он так и лез под пули, потому что его девушка в Париже наставила ему рога, пока он рисковал жизнью в Сараево. Флоран разгуливал по «авеню снайперов», дожидаясь, пока его подстрелят, а Гервасио Санчес и другие репортеры, пристроившись вдалеке с камерами, не выпускали его из кадра — на всякий случай. Со странностями был и Антиох Лостиа из «Коррьере», огромный, с кроличьими зубами и наголо остриженной головой миланец, на котором из-за его роста бронежилет казался бронелифчиком. Каждый раз, как в одну из комнат гостиницы «Холидей инн» в Сараево попадала бомба, Антонио отмечал это в списке, который носил в кармане, как складное поле для игры в лото. Однажды, переспав с самой красивой переводчицей в гостинице, он устроил по этому поводу вечеринку, и племя военных корреспондентов явилось в полном составе в специально открытый по такому поводу — за внушительную сумму долларов — гостиничный ресторан и поедало консервы и спагетти под аккомпанемент рвущихся за окном сербских снарядов.