Читать книгу "Ревность - Катрин Милле"

Моя жизнь разворачивалась в различных контекстах и разнообразных компаниях, и перемена ракурса могла показать меня в ином свете. К тому же, как я уже пыталась заметить, поскольку не делилась с Жаком перипетиями своей сексуальной жизни, то превратилась в этой области в более проницательного наблюдателя. Как бы то ни было, сексуальные связи, которые я поддерживала параллельно, создавали герметически закрытые миры, и мне бы показалось неуместным, чтобы кто-то, пользуясь одной из них, начал расспрашивать меня о другой, а особенно о моей жизни с Жаком. Возможно, в каких-то из этих историй было больше вымысла, чем в других, но, так легко попадаясь в ловушку каждой из них, я никогда не размышляла о том, что затевается, и о том, что затевала я сама за рамками этих историй. Точно так же я не могла предположить, что другие, в свою очередь, будут продолжать иные истории на стороне.

Спрятанный конверт

Один из первых текстов, написанных Сальвадором Дали для подкрепления его теории параноидально-критической деятельности, был опубликован в «Минотавре» под заглавием Неэвклидовская психология одной фотографии. Чтобы понять этот текст, нужно описать упомянутую фотографию: две гордых владелицы бутика и мужчина довольно бесцветной наружности позируют, стоя перед магазином; но взгляд самого Дали, который, соответственно, прослеживаем и мы, прикован не к главной «завораживающей» композиции, а к крохотной пустой катушке для ниток, которая почему-то валяется возле поребрика. «Этот, прежде всего, эксгибиционистский предмет, который, в силу своего „незаметного существования“, по своему характеру и по своей невидимой сути склонен к внезапному появлению сродни „параноидальным явлениям“, громко [взывает] к интерпретации».

Хотя, увы, я не могу предложить публике столь же восхитительное, как у Дали, искусство, я все же наделена неким даром наблюдательности, благодаря которому я тоже замечаю то, что ускользает от взора других. Прежде всего, этому способствовали дополнительные разъяснения, которые привносят в этот дар записки художника, но не только комментарии к картинам Дали побудили меня изучать его творчество. Я легко ориентируюсь в незнакомом городе, и не столько по карте, сколько внезапно фиксируя в памяти архитектурную деталь или витрину на углу улицы. Когда я раскрываю журнал, я непроизвольно отмечаю произведения искусства или какие-то второстепенные предметы на фотографиях, запечатлевших знаменитостей в интерьерах их домов; не прилагая усилий, я разбираю названия на корешках книг, стоящих на стеллаже, перед которым они позируют. В метро я не могу не обратить внимания на оторвавшийся подол у женщины, поднимающейся передо мной по эскалатору. Друга, у которого я останавливалась, очень забавляла моя способность информировать его, где находится та или иная вещь, потерявшаяся в его собственном доме; я не отличаюсь излишним любопытством, просто, когда я помогала хозяину расставлять посуду в буфете, мой взгляд задержался на этом безразличном для меня предмете в окружении других и тут же запечатлелся в моем мозгу. Отметьте, что эта острота визуального восприятия не зависит от желания того, кто ею наделен. Поэтому такой человек с полным основанием делает вывод, что он «случайно заметил» какой-то не заслуживающий внимания предмет или незначительную деталь. Дали очень точно назвал катушку «эксгибиционистской». Зритель сам не направил бы туда взгляда и не заметил бы ее, и именно это его «поразило», иными словами — вызвало состояние агрессии.

Я сразу же уточню. Разумеется, агрессия возникает только на подготовленной почве. Какие психологические черты произрастают из сверхнаблюдательности? Работая над Дали, я могу назвать две (более глубокое исследование, несомненно, позволило бы выявить больше взаимопересечений). Первая, самая очевидная, это сексуальная любознательность. Устремляясь к менее заметному, глаз обнаруживает то, что обычно бывает скрыто. Впрочем, мы живем в таком обществе, где наши гениталии, всё, что с ними связано, и их деятельность должны оставаться полностью скрытыми от посторонних глаз. Перевести неожиданно взгляд на ложечку, которую хозяин дома забыл где-то очень далеко от столовой, — значит, вторгнуться в его интимную жизнь, поскольку тогда мы понимаем, что проникли в мир его потаенных глубоких раздумий, в которые он был погружен в момент, когда совершил оплошность; точно так же оторванный подол впускает нас в хаос платяного шкафа, который его владелица постеснялась бы открыть при посторонних. Это может вызвать у нас чувство неловкости. В этих случаях ложечка или оторванный подол являются метафорами половых органов. Значит, такова была окончательная цель, вытесненная из сознания или забытая теми, кто отдается внутренним порывам.

Вторую черту я бы определила как безразличие к упорядоченью мироздания. Дали пользуется своей находкой как предлогом, чтобы развенчать эвклидову геометрию, которая не только определяет наше представление о мире через пирамидальную перспективу, но в результате навязывает нам себя в качестве способа восприятия и даже образа мысли. Чтобы воспринимать то, что происходит на полях и по углам, нужно обладать вольномыслием по отношению к иерархическим системам, которые отводят больше внимания тому, что творится в центре и на вершине, — тому, что эти системы именуют общественным, моральным или даже эстетическим порядком. Например, нужно научиться умерить свой интерес к фотографии, предложенной Дали, как изображению продавцов начала XX века; лучше заострить внимание на «мусоре», как это называет сам Дали, упавшем в сточный желоб, а не на группе из трех человек. Нужно также проигнорировать красоту контраста между освещенными участками и тенью на фотографии. Тот, кто перемещается по миру, влекомый свободным от предвзятости любопытством, наделен более восприимчивым взором, наглядно преподносящим нам реальность «на блюдечке». Он полностью отвергает различия между интересным и скучным, благородным и низким, красивым и уродливым. В его глазах мир сохраняет цельность, присущую ему до грехопадения. По большому счету, этот кто-то безнравственен.

* * *

Пространство, в котором мы с Жаком жили в Париже, было организовано вокруг большой комнаты, которая, как в сельском доме, выполняла множество функций. Именно туда сначала попадали гости; они оставляли там свои сумки и снимали пальто; там мы готовили; стеллаж с книгами занимал большую часть стены в глубине помещения. В центре стоял огромный овальный стол, и поскольку в этой комнате пересекались все пути, он был завален почтой, подборками газетных вырезок, каталогами и книгами, журналами, развернутыми газетами, и все это нужно было либо отодвинуть, либо разобрать перед едой. Именно среди этого вороха бумаг я несколько дней подряд замечала конверт, посланный, как я сразу поняла, из фотолаборатории, где проявляют снимки. Он лежал поверх других писем. Жак много фотографировал, но не сразу отдавал снимки в проявку. Это была игра, в один прекрасный день он появлялся с негативами, вынимал их из конверта и показывал виды, требовавшие от меня усилия мысли, чтобы соотнести их с соответствующими местами и обстоятельствами. Несколько раз я хотела предложить Жаку открыть этот конверт, который валялся на столе, но каждый раз меня что-то отвлекало.

Сейчас может показаться, что Жак был настолько простодушным и так доверял мне, что сам попросил меня пойти в его кабинет и взять там уже не помню что. На письменном столе я увидела перенесенный туда конверт. Рядом находился блокнот. Я почти уверена, что конверт был вскрыт и лежал поверх фотографий, частично прикрывая их; и наоборот, уже не помню, был ли открыт блокнот, позже я убеждала Жака, что открыт, но теперь в нашем общении ложь и правда перемежались так резко и неожиданно, что память моя иногда просто не способна восстановить истину. На негативах оказалась запечатлена молодая обнаженная женщина, которая фотографировала собственное изображение в зеркале; она сидела на полу, широко расставив ноги, а живот был как у беременной. На последнем негативе из этой серии между ногами у нее лежал ребенок. Я узнала в женщине знакомую Жака, с которой несколько раз сталкивалась. Неважно, был ли блокнот открыт или закрыт, он не привлек бы моего внимания, будь эти фотографии иного рода. На последней исписанной странице Жак говорил о путешествии в провинцию, которое собирался совершить, и выражал сожаление, что Бландин — вовсе не та женщина, которую я только что увидела на фотографиях, — не сможет поехать с ним. «Как эта девушка хороша собой!» — восклицал он, прежде чем описать, как он ее хочет.