Читать книгу "Гайдзин - Джеймс Клавелл"

Тайрер подчинился.

— Хорошо. Спасибо. — Бебкотт начал шить. Очень умело и аккуратно. — Печень у него не пострадала, ушиблена немного, но порезов нет. Почка тоже в порядке. Итибан — по-японски это значит «очень хорошо». У меня есть несколько пациентов-японцев.

В награду за свою работу я заставляю их учить меня словам и выражениям. Я могу помочь вам с учебой, если хотите.

— Я… это было бы замечательно — итибан. Извините, из меня такой плохой помощник.

— Вовсе нет. Я терпеть не могу заниматься этим в одиночку. Я… ну, мне делается страшно. Забавно, конечно, но это так. — На какое-то мгновение его пальцы заполнили собой всю комнату.

Тайрер посмотрел на лицо Струана — ни кровинки; всего час назад такое румяное и сильное, оно теперь вытянулось и стало зловещим; ресницы мелко подрагивали время от времени. Странно, подумал он, странно, каким невероятно голым Струан кажется сейчас. Два дня назад я даже не слышал его имени, а теперь мы связаны, как братья, теперь жизнь стала другой, она изменится для нас обоих, хотим мы этого или нет. И теперь я точно знаю, что он храбр, а я нет.

— Так вот, вы спрашивали о голландском, — произнес Бебкотт, едва слушая себя и целиком сосредоточившись на своей работе. — Примерно с 1640 года единственным чужеземным народом, с которым японцы имели контакты, не считая китайцев, были голландцы. Всем остальным было запрещено высаживаться в Японии, особенно это касалось испанцев и португальцев. Японцы не любят католиков, потому что те вмешивались в их политику где-то в 1600-х годах. В легендах говорится, что был момент, когда вся Япония чуть было не сделалась католической. Вы слышали что-нибудь об этом?

— Нет, сэр.

— Так вот, голландцев терпели по причине того, что они никогда не привозили сюда миссионеров, просто хотели торговать. — Он замолчал на мгновение, но его пальцы все так же продолжали накладывать маленькие аккуратные стежки. Потом его звучный голос снова загремел в маленькой комнате: — Поэтому нескольким голландцам, только мужчинам, никаких женщин, разрешили остаться, связав по рукам и ногам самыми жесткими ограничениями, и поселили их всех на созданном человеческими руками острове площадью три акра в бухте Нагасаки, который назывался Дэсима. Голландцы подчинялись любому закону, который вводили японцы, и приучились падать ниц перед кем нужно — изрядно тем временем богатея. Они привозили книги, когда им это разрешали, торговали, когда им это разрешали, и осуществляли торговлю с Китаем, которая всегда имела для Японии важнейшее значение — китайские шелка и серебро шли в обмен на золото, бумагу, лак, палочки для еды… вы, кстати, знаете, что это такое?

— Да, сэр. Я три месяца прожил в Пекине.

— Ах да, извините, я забыл. Ладно. Если верить голландским дневникам начала семнадцатого века, первый из сёгунов династии Торанага, сёгун для них то же самое, что для нас император, решил, что иностранное влияние противоречит интересам Японии, поэтому он наглухо закрыл страну и объявил, что отныне японцы не имеют права строить морские суда или покидать родные берега — любой, кто это делал, уже не мог вернуться назад, а если возвращался, его должны были тут же убить. Этот закон до сих пор в силе. — Его пальцы вдруг замерли, потому что тонкая нить оборвалась на очередном стежке. Он выругался. — Подайте мне другую иглу. Нигде не могу раздобыть приличного кетгута,[4]хотя шелк здесь хороший. Попробуйте вдеть мне ещё одну нить, только сначала вымойте руки, а потом вымойте их ещё раз, когда закончите. Спасибо.

Тайрер был рад заняться чем-нибудь и отвернулся, но пальцы плохо его слушались. К горлу опять подкатывала тошнота, в голове стучал тяжелый молот.

— Вы говорили что-то… про голландцев.

— Ах да, ну так вот. Мало-помалу, с большой осторожностью голландцы и японцы начали учиться друг у друга, хотя голландцам официально запрещалось учить японский язык. Десять лет назад бакуфу открыло школу, где японских детей учат голландскому… — Оба мужчины одновременно услышали топот бегущих ног.

Торопливый стук в дверь. Покрытый потом сержант-гренадер стоял на пороге, приученный никогда не входить в помещение во время операции.

— Прошу прощения, что прерываю вас, сэр, но по дороге к нам топают четыре этих вонючих пенька. Похоже на депутацию. Все они самураи, все четверо.

Доктор продолжал шить.

— Лим с ними?

— Так точно, сэр.

— Проводите их в приемную и скажите Лиму, пусть он за ними поухаживает. Я выйду к ним сразу же, как только смогу.

— Слушаюсь, сэр. — Сержант последний раз взглянул стеклянными глазами на стол и исчез.

Доктор наложил ещё один шов, завязал узел, обрезал нить, промокнул подтекающую рану и принялся за новый.

— Лим — один из наших китайских помощников. Наши китайцы выполняют за нас большую часть работы, когда нужно поработать ногами, — не то чтобы они говорили по-японски или… или заслуживали особого доверия.

— Мы… это было то же самое… мы обнаружили, что в Пекине все то же самое, сэр. Ужасающие лгуны.

— Японцы ещё хуже, хотя, по-своему, сказать так тоже будет неверно. Они не то чтобы обманщики, просто правда для них очень подвижна и зависит от прихоти говорящего. Очень важно, чтобы вы научились говорить по-японски как можно скорее. У нас нет ни одного переводчика из наших собственных людей.

Тайрер посмотрел на него, разинув рот.

— Ни одного?

— Ни одного. Британский падре немного владеет их языком, но его мы использовать не можем: японцы люто ненавидят всех миссионеров и священников. Во всем Поселении есть только три человека, которые говорят на голландском: один голландец, один швейцарец, который сейчас служит у нас переводчиком, и один торговец из Капской провинции — ни одного англичанина. В Поселении мы общаемся со слугами на каком-то тарабарском варианте лингва франка, который называется «пиджин», как это делается в Гонконге, в Сингапуре и в других портах, открытых по договору с Китаем, а в делах прибегаем к услугам компрадоров, торговых посредников.

— В Пекине было то же самое.

Бебкотт уловил раздражение в его голосе, но почуял что-то большее — притаившуюся за ним опасность. Он поднял глаза и с первого взгляда понял, что Тайрер на грани нервного срыва, что в любую секунду его снова вырвет.

— Вы держитесь молодцом, — произнес он ободряюще, потом выпрямился, разминая затекшую спину. Пот тек по нему ручьями. Он снова склонился над столом. Очень бережно он заправил кишку в полость и начал быстро зашивать другой порез, продвигаясь к поверхности. — Как вам Пекин? — спросил он. Не потому, что ему было интересно — он просто хотел, чтобы Тайрер продолжал говорить. «Лучше это, чем истерика, — подумал он. — Мне некогда нянчиться с ним, пока этот бедолага на столе не заштопан до конца». — Я ни разу там не был. Вам понравился город?