Читать книгу "1968: Исторический роман в эпизодах - Патрик Рамбо"

— Что, твой сын отплясывает карманьолу[34]со своими приятелями? — спросил Жюрио.

— В его возрасте все следуют моде. А сейчас модно все крушить, ну мы и крушим. Для начала, он нападает на меня.

— Молодым людям хочется героических ощущений, вот они и придумывают себе дешевый героизм. Ничего… Это пройдет…

— Не строй из себя адвоката дьявола!

— Только что в парламенте Пизани сказал одну вещь, которая меня взволновала: «Иногда в присутствии сына и его товарищей мне приходится молчать или лгать, потому что я не всегда нахожу ответы на их вопросы».

— Отлупить хорошенько, вот самый простой ответ! — возмутился профессор. — У нас барабанные перепонки лопнут от его музыки! Соланж, пойди скажи своему сыну, пусть сделает потише, нельзя поужинать спокойно!

— А что он слушает? — спросила мадам Жюрио.

— Песни кубинской революции, бедняжка моя!

— Можно подавать фаршированные яйца? — спросила Амалия, заложив руки за фартук.

Четверг, 9 мая 1968 года
Сто цветов Мао на Левом берегу Сены

Порталье взобрался на статую Огюста Конта на площади Сорбонны и орал что есть мочи: «Арагон[35]стар как мир!» Несколько человек зааплодировали, развеселившись, а старый поэт, такой элегантный в своей светлой куртке, устало улыбнулся. «Вы мне напоминаете меня самого в молодости», — сказал он едва слышным голосом, который тут же заглушило улюлюканье толпы. Луи Арагон не хотел стариться, он вспоминал оскорбления, которые сам бросал в двадцать лет вместе со своими со-братьями-сюрреалистами. Они упражнялись в злословии над гробом Анатоля Франса[36]и пародировали суд над Морисом Барресом[37]. Когда все эти буйства остались позади, он вступил в партию и остался в ней навсегда. Он прославлял Сталина и воспевал его преступления. Арагон превратился в символ писателя на службе у Москвы. Теперь пришел его черед быть освистанным. Идя сюда, чтобы лично выразить студентам свою поддержку, он знал, что его ожидает. Поэт был один среди молодежи, сотнями стекавшейся отовсюду и рассаживавшейся по всей длине бульвара Сен-Мишель. Заговорил Кон-Бендит:

— Здесь все имеют право высказаться, даже предатели!

Он протянул громкоговоритель Арагону, который пообещал:

— Я сделаю все, чтобы привлечь на вашу сторону как можно больше людей!

— Долой!

Только что в доме номер 44 по улице Ле Пелетье, где собирались коммунисты, разразилась такая полемика, какой Центральный комитет никогда еще не видел. Интеллектуалы даже стали упрекать партию в бездействии. Демократическая конфедерация труда распространила на заводе Рон-Пулан в Витри листовки, в которых проповедовала сближение студентов с рабочими, а чем занимается в это время Всеобщая конфедерация труда? Что делает Партия? Лицеисты и рабочие снова начали скандировать лозунги, требуя: «Освободите наших товарищей!» Рядовые коммунисты не знали, что делать. Как они будут выглядеть, если присоединятся к левакам?

— Почему «Юманите» так враждебно о нас отзывается? — допрашивал Кон-Бендит.

— Отдаю в ваше распоряжение следующий номер «Леттр франсез», — предложил Арагон, который был главным редактором этой партийной литературной газеты.

— Почему этот бульдог Марше, ваш генеральный секретарь, обзывает меня немецким анархистом?

— Он допустил ошибку.

— Значит, теперь сталинисты за нас?

— Лично я с вами солидарен.

— Мы тебя еще не видели на улицах! — проорал кто-то.

— Теперь я здесь.

Анархисты снова стали кричать, насмехаясь: «Да здравствует Сталин! Да здравствует ОГПУ!», намекая на стихотворение, посвященное этой полицейской организации, которое Арагон убрал из своего Полного собрания сочинений. По толпе гуляли синие брошюры с выдержками из первого издания, и Порталье слез со статуи, чтобы взять одну из них, а Арагон тем временем ретировался под аплодисменты и насмешливые выкрики.

Порталье из принципа не прочел у Арагона ни строчки, а вот сюрреалистические памфлеты, в которых поэта смешивали с грязью, проглотил с восторгом. Он пролистал брошюру, бормоча:

— Вот это да… Первый сорт!

— Прочти что-нибудь, — попросила Теодора.

Девушка надела красный свитер, чтобы подчеркнуть свои убеждения, и темные очки: после той истории со слезоточивым газом у нее все еще не спал отек с левого глаза. Порталье выбрал отрывок:

Призываю Террор во всю мощь своих легких,

Пою ОГПУ, что в этот самый миг Во Франции вступает в силу.

Пою ОГПУ, что Францию спасет.

— Вот дрянь! — сказала Тео.

— Чего можно ждать от внебрачного сына полицейского префекта.

Неожиданно нашлось много желающих выступить, жарко спорящих групп становилось все больше: тут телевизионщики жаловались на тенденциозность подачи информации, там лидеры студенческих профсоюзов критиковали сами себя то за нерешительность, то за горячность, возмущаясь тем, что сторонние силы хотят подчинить себе движение, а Соважо, председатель Студенческого союза, поклялся, что как только Сорбонну откроют, Союз будет дежурить там днем и ночью. Страсти накалялись. О компромиссах больше не могло быть и речи. Порталье спросил Теодору, не слышала ли она чего-нибудь нового о Родриго и Марианне, а Марко они уже разглядели на другой стороне бульвара.

— Сегодня утром в Нантере должны были начаться занятия. Они оба там, потом расскажут, не блеф ли все это.

— Во всяком случае, Сорбонна все еще на замке…

Полицейское оцепление пропускало в здание

факультета только участников государственного конкурса на право преподавания, которые должны были показывать при входе свои экзаменационные листы. По улице Вожирар приближалось подкрепление, два подразделения отрядов республиканской безопасности.