Читать книгу "Дело было так - Меир Шалев"

А может, хуже — все решил бы случай,

И может, не грустила б над стихом.

А если б и грустила, то потом

Совсем не так косынку б теребила…

Встреть я другую, все б иначе было.

И если б трубку, что понравилась тебе,

Курил другой, то и в твоей судьбе В

се изменилось бы. Да и кури он так,

Как я, не так бы набивал табак.

Иначе б пил иль пел, и это значит,

Что и твоя судьба пошла б совсем иначе.

И ты была б счастливей, чем со мной,

И может, обрела бы с ним покой,

Которого ты не нашла с поэтом,

Чей дух смятенный мечется по свету,

Ища пристанища. И может, с тем, другим,

И смехом ты б смеялась не таким,

И не такие книги бы читала,

Не те газеты нынче бы листала,

Не тех гостей любила б принимать,

Не те слова спешила бы сказать.

Представь себе — я встретился б с другой.

Смуглей тебя, а может быть, бледнее,

Но разливающей вокруг себя покой,

И сам бы стал спокойней рядом с нею.

Забыл бы о стихах, не стал бы бунтовать…

Да, случай мог всю жизнь нам поменять,

Когда б в тот день ты не вошла со смехом,

Когда б душа не отозвалась эхом.

Когда б ты мокрый плащик не сняла

И влажную косу не расплела,

Когда над городом не грохотал бы гром,

Когда б тот день не кончился дождем.

Это стихотворение всегда вызывает у меня улыбку и легкую грусть. Кстати, у него были «домашние заготовки». Когда мы с сестрой были еще совсем маленькими и отец рассказывал нам о той первой встрече с мамой, он всегда кончал рассказ тем судьбоносным вопросом, который позже лег в основу его стихотворения:

— Ну, детишки-ребятишки, а что было бы, если бы тот потоп не состоялся?

Мы молчали, смущенные и испуганные таким странным вопросом, и тогда он отвечал себе сам:

— Тогда мы бы с мамой не встретились и вы бы у нас не родились!

И пока мы с замиранием сердца переваривали эту ужасную перспективу, он разворачивал перед нами еще более головокружительный сюжет:

— Или нет — вы родились бы, но у других людей. И тогда это были бы не вы!

К нашему счастью, тот дождь хлынул, и та встреча состоялась, и после этого мои отец и мать начали встречаться регулярно, уже независимо от капризов погоды. Вскоре он привел ее в дом своей матери, бабушки Ципоры, которая жила в так называемом «Втором рабочем квартале» иерусалимского района Кирьят-Моше. Там мама познакомилась с папиным младшим братом Мордехаем. Ему было тогда восемнадцать. Я рассказываю об этом по той причине, что как раз после знакомства с папиным братом Мордехаем мама послала своей сестре Батшеве письмо, в котором впервые упомянула о новом ухажере. «Я познакомилась здесь с двумя братьями, — писала она. — Оба очень умные и оба очень уродливые». Когда я недавно рассказал об этом письме дяде Мордехаю, он громко расхохотался. А Рика, его жена, внесла поправку:

— Это неправда. Ицхак вовсе не был уродливым.

Уродливый или нет, но после маминого возвращения в Нагалаль отец начал посылать ей письма, а она — на них отвечать. У мамы было тогда много поклонников среди деревенских парней — все, как на подбор, высокие и сильные, светловолосые и голубоглазые («или наоборот», — замечал позже отец со снисходительностью победителя), но переписка между Иерусалимом и Нагалалем становилась все энергичней, а уж в эпистолярном искусстве с отцом не мог бы потягаться ни один из маминых поклонников во всей Изреельской долине.

Как я уже говорил, отец был тогда учителем, и, когда в школах начались летние каникулы, он написал маме, что планирует навестить своих родственников в Эйн-Хароде, Гинносаре и Кфар-Иехезкеле, и спросил, может ли он заглянуть по дороге в Нагалаль. Когда он появился у нас — обгоревший с непривычки, с красной шелушащейся кожей, — выяснилось, что большую часть пути он нарочно шел пешком, рассчитывая немного загореть и поупражнять мышцы, чтоб не предстать перед маминой семьей во всей своей неприглядности — этакий городской очкарик, типичный бледный, тощий и слабосильный «тилигент».

Ему, однако, не суждено было произвести хорошее впечатление. Он заявился в Нагалаль в самый неподходящий момент, продемонстрировав этим полное непонимание образа жизни и привычек семьи, к которой ему предстояло присоединиться. Он прибыл в пятницу утром, в канун Большой Уборки! И это его неведение породило еще одну ужасную ошибку: он не обогнул дом, а постучал прямо в переднюю дверь и вошел через нее еще до того, как бабушка Тоня успела крикнуть свое заветное: «Вокруг! Со двора!»

Он вошел как раз в ту минуту, когда мама и Батшева, стоя во дворе между «прачечной» и «платформой» шумно вытряхивали покрывала. Бабушка Тоня, испугавшись, что гость сорвет ей церемонию наведения субботней чистоты, встретила его крайне насупленно и хмуро и велела сесть где-нибудь в сторонке, а дочерям сурово приказала продолжать свое дело. Вежливый гость выразил желание тоже чем-нибудь помочь, и дедушка Арон, сжалившись над «тилигентом», послал его за курятник высаживать огурцы. И тут отец совершил свою третью роковую ошибку. Поскольку дедушка сказал ему, что между одним огурцом и другим нужно оставлять по тридцать сантиметров, он отправился на огород, вооружившись линейкой, клиньями и шнуром. По другой, еще более насмешливой версии, он прихватил с собой вдобавок ватерпас и транспортир, а для пущей точности — также циркуль с секстантом, ибо хотел все измерить, проверить и посадить, как следует быть, чтобы произвести на мамину семью хорошее впечатление. Расстояния у него действительно получились точными, и огуречный ряд оказался прямехоньким, как стрела, но дело в том, что за два часа он высадил ровно десять огурцов.

Это происшествие наградило его прозвищем «ШАлев», с насмешливым ударением на «А»[24], и, как это характерно для Нагалаля, оно здесь долго не забывалось. Даже годы спустя, когда он уже сделал себе имя другими делами, не менее важными, чем высаживание огурцов, ему все равно при каждом удобном случае напоминали эту историю.

А что до самого визита, то вначале в семье думали, что мама пригласила молодого учителя просто потому, что он пишет стихи, а она очень интересуется литературой, но после ужина они вышли «погулять в полях», как писала в своем стихотворении Лея Гольдберг, и вскорости выяснилось, что этот очкарик ШАлев весьма умело ухаживает за нашей Батией, а наша Батия тоже отнюдь не чурается его общества. Прошло еще сколько-то дней, и она окончательно покинула Нагалаль и отправилась к нему в Иерусалим, «в дальнюю даль, в неизведанный край», как та же девочка Айелет у Кадии Молодовской, но даже в организации их свадьбы бабушкина любовь к чистоте сыграла не последнюю роль.