Читать книгу "Не мир, но меч! Русский лазутчик в Золотой Орде - Алексей Соловьев"

Глава 8

Большая зала Кревского замка погрузилась в темноту. Ее нарушали лишь яркие языки пламени пылавшего камина да пара факелов, укрепленных рядом со столом. Двое сидели за трапезой, неспешно отрезая сочные куски вепрятины, ломая руками зажаренного громадного сазана и душистый свежий хлеб. Оба избегали хмельного, в чашах стоял добротно выброженный темный квас. Имена этих еще молодых людей уже знала и Ливония, и тевтонские рыцари, да и вся Европа! Это были сыновья Великого литовского князя Гедимина — Кейстут и Ольгерд.

На стенах отблескивали дорогие миланские и фряжские панцири, серебристая сталь каленых двуручных мечей, широкие лезвия алебард. Слуги не нарушали тишины, неслышными тенями скользя возле стола при смене блюд и долитии кубков. Хозяин Крево Ольгерд командовал ими легким движением руки.

— Полагаю, Псков теперь готов отдаться под твою длань, брат! — сделав глоток, пытливо взглянул на Ольгерда Кейстут. — Ливоны отныне долго не решатся направить коней на их земли. Вовремя славяне нас призвали!

— Да, без наших дружин рыцари б ополонились досыта. А псковичи давно уже Литве кланяются. Ты же видел, никто на вече голоса не подал против того, чтоб я сына своего Андрея княжить в городе оставил. Теперь главное на этих рубежах — Новгород под себя склонить! Там гордыня, там все труднее будет. Но им все равно к кому-то прислоняться надо будет, к Московии или к Литве. Одних их ливоны с тевтонами рано или поздно замнут!

— Если б мы этим псам-рыцарям пятки не поджаривали, а они на нас силы свои не тратили — то да, — кивнул Кейстут. — Но ведь мы же им дальше спокойно жить не дадим, брат? Нечего кресту в наших лесах править!

Тут рыцарь осекся и посмотрел на Ольгерда. Тот усмехнулся:

— Тевтоны римского святителя славят. Я же православный, брат! И потом… вера нужна, чтобы помогать достигать своих целей, верно? Вот согласись ты Литву крестить вместе со Жмудью — тогда б и крестоносцам рядом с нами оставаться не след!

— Это если нас ксендзы и аббаты окрестят! Твою веру рыцари также ересью считают, на которую меч поднять не грех. Нет, мои богини — Сауле и Дейва, мой храм — Перкунос! Я тоже крест несу, брат, но это Крест Марии, а не Христа. Таким меня вайделот принял, таким я в Светлый Ирий уйду. Довольно об этом, нам ведь наши веры жить не мешают, нам править надо! Так что скажешь насчет похода на север?

Ольгерд отрезал большой кус мяса и неторопливо его пережевал. Глазами при этом он избегал взгляда брата.

— Меня больше восток влечет, — наконец проговорил он. — Русские княжества слабы, там земля втуне лежит! Туда надо расширяться, брат, там просторы! На север дальше моря не уйдешь…

Теперь задумался Кейстут.

— Тоже верно! И юг также зовет. Но… оставь мы Литву без заслона с севера, можем своих исконных отчин лишиться!

— Давно хотел предложить тебе, брат! Давай меж собою договор заключим и на мечах своих поклянемся: никогда вражды меж собою не сеять, все, что приобрели — поровну делить, детей брата почитать как своих.

— Да будет так, брат!

Два рослых князя-воина поднялись со своих мест, скрестили лезвия мечей, потом поцеловали их.

— Отцу об этом скажем?

— Отец нам всем семерым верит как самому себе. Оттого земли Литвы меж нами и поделил, не боясь, что, подобно русичам, грызть друг друга станем. Братьям тоже знать не обязательно. Пусть это будет наш с тобою тайный сговор.

Князья завершили трапезу, подошли к окну. Безбрежное зеленое море простиралось пред ними. Пуща заполняла все горизонты, не оставляя места ни полям, ни лугам. Она давала литвинам все: пищу и кров, защиту и тепло. Чужака пуща пугала и отторгала, свой же чувствовал себя под зеленым кровом как рыба в родной воде. Оттого и встала Степь на лесных пределах Литвы в свое время, не имея желания тратить силы и кровь своих туменов в неуютных и непривычных местах.

— Чаю, ты уже и поход на Русь умыслил? — вопросил Кейстут.

— Да, и очень скоро! Пока князья русские великому хану пятки лижут, не грех к Можайску наведаться, тамошнего воеводу за излишнюю гордыню наказать. Пойду только конною дружиной, набегом, спознать и изготовиться не успеют.

— А если Симеон успеет ярлык получить и в Москву вернуться? С ним ратиться не моги, отца прогневаешь! Как-никак, зять он великому князю, да и Москва пока все договоры исправно блюла.

— Найду видоков, подтвердят, что воевода Можайский хулу на меня возводил. Не против Симеона — честь свою отстоять набегом хочу. Коли Можайск Литве поклониться заставлю — Гедимин простит! С любой родней когда-то возможно поссориться. Я Москве на мече не клялся!

Кейстут усмехнулся:

— Видишь, твоя вера слаба, коли позволяет меч на такой же крест поднимать! Совет тебе перед расставанием хочу дать, брат! У Новгорода еще с отцом Симеона пря началась многолетняя, замути-ка ты ее посильнее. Даже если и вернется московский князь домой, не до Можайска ему будет!

Глава 9

Постоянная сырость, пропитавшая, казалось, тело до самых костей. Вечный мрак, лишь изредка разгоняемый огнем плошки или свечи. Прелая солома вместо пуховой перины, вонючая бадья вместо продуваемого ветерком отхожего места. Новый день наступает не с криком петуха, а со скрипом старых ржавых дверных петель, когда охранник приносит очередную ковригу хлеба и корчагу с водой. Немногословие товарищей по несчастью. Киевский поруб при княжем дворе, плен…

Счет времени потерян. На улицу их выводили изредка либо для короткой встречи с князем Федором, либо когда стражники были свои, русские, и милостиво разрешали посидеть гурьбой на уже жухнувшей травке возле двери. Но, скорее всего, это все же были распоряжения киевского князя, желавшего сохранить полонянников для собственной выгоды.

Иван часто прокручивал в памяти события последних месяцев, свершившиеся с его ватагой.

…Лязг тюремной дверной задвижки. В свете факелов он, проклятый Кадан, в дорогой легкой дорожной кольчуге рядом с тюремным сторожем. За их спинами в сумраке коридора еще чьи-то фигуры. И словно приговор:

— Свяжи им руки. Заткни рты и надень мешки на головы.

— Мои люди нужны?

— Зачем, моих двоих хватит до реки доехать. Дальше сами поплывут…

Нури пытается что-то протестующее выкрикнуть, но свист вынимаемой из ножен стали быстро его успокаивает.

…Мерное покачивание седла под тобой. Сумбур мыслей, постепенно уступающих место одной: «ВСЁ!» Страстные молитвы Спасу, Богоматери, ангелу-хранителю и, словно свершение чуда, в которое уже не веришь, вновь свободное лицо, кинжал, разрезающий путы и неожиданно милое: «Здравствуй, дядя!»

Они оказались у нижних сараевских причалов. Их поджидал Архип со своими людьми и дощаник, оказавшийся маловатым для всех людей и лошадей. Пришлось делать два перевоза. А так хотелось оттолкнуться от уже ненавистного берега и плыть, плыть, плыть…