Читать книгу "Испепеляющий ад - Аскольд Шейкин"

Ликашин взглянул на часы:

— Сейчас принесут договор. Подпишите, пойдете в главную кассу, возвратитесь ко мне. Около полуночи уедете с воинским эшелоном. Вы остановились в «Центральной»? В десять вечера за вами зайдут. Повторяю: все должно быть честно. И надо спешить. Красные ждать вас не будут.

— Но, — Шорохов пытался отыскать хоть какой-то повод для возможной своей задержки в Новочеркасске, — кто в вашем Управлении поверит, что я всего за два-три дня закупил полсотни вагонов зерна?

Услышал:

— Не забота Управления снабжений проверять на какие дела вы затратили сколько времени. Может, вы там весь год торчали. Начали еще при царе Горохе, и только теперь с вами заключен договор. И запомните: при малейшем промахе никто выгораживать вас не будет. Никто. Никогда.

* * *

Встреча у памятника Ермаку прошла спокойно. Шорохов, как и было положено, приблизился к нему от собора, постоял, разглядывая. Бронзовая фигура. Высок, могуч. В кольчуге. Покоритель Сибири. Опять покоритель! Кому, впрочем, и ставят памятники!

Стараясь, чтобы не бросалось в глаза, оглядывался. Кто связной? У входа в собор десяток старух-богомолок. Нели одна из них?.. На тротуаре напротив — стайка гимназисток. Обступили казачьего офицера. Он что-то с ухмылкой рассказывает, красуется белозубой улыбкой, подправляет усики, целует кончики собственных пальцев. Худо. Не слежка ли?

Двинулся дальше. Когда порядочно отдалился от памятника, на Платовском проспекте с ним поравнялся мужчина в черном пальто с плюшевым воротником, в пенсне, в шляпе. Обменялись парольными фразами, пошли рядом. Навстречу попадались какие-то дамы, господа, военные. Вполглаза Шорохов приглядывался к связному: усы, русая бородка, губы плотно сжаты, щеки холеные.

Выбрав момент, Шорохов передал связному пакетик сводки, тот в свою очередь ткнул ему в ладонь тонкую, не более папиросы, плотную трубочку.

— Что ты мне, друг, принес? — спросил Шорохов, пряча трубочку в жилетный карман.

Связной из под полей шляпы гневно взглянул на него:

— Разбираться будешь потом, болтун.

Как раз поравнялись с пересечением улиц. Не ответив, Шорохов свернул за угол. Связной пошел прямо.

* * *

В гостинице Шорохов развернул трубочку. Получился продолговатый лоскут белой бязи. На левой стороне его стоял штамп:

"РСФСР. Заведующий Агентурной Разведкой Реввоенсовета Группы войск Сумского направления. Общий отдел. Август 13–е 1919 г. № 344. Действующая Армия". Справа от штампа располагались строчки: "УДОСТОВЕРЕНИЕ. Предъявитель сего тов. ШОРОХОВ Леонтий Артамонович — есть действительно секретный осведомитель резиденции Южного фронта. В каковой должности состоит о 22–го ноября 1918 года, что и удостоверяется".

Далее шли подписи заведующего и делопроизводителя.

Прислан на случай прихода красных. Как еще это и поймешь? Радость! "Разбираться будешь потом, болтун". Всех нас трясет.

У каждого свои трудности. Ему, что ни говори, а придется выехать сегодня неизвестно куда. Как в пропасть валиться.

Никогда еще за все время работы в белом тылу он перед такой пропастью не стоял.

Или стоял?..

* * *

Макар Скрибный — рябой казак лет тридцати пяти, среднего роста, широкий в плечах, слегка прихрамывающий на правую ногу, встретил Шорохова так, будто только его и ждал. Не спрашивая о каких-либо подробностях предстоящего дела, согласился немедля отправиться куда угодно. Жалованье? И о нем не спросил.

Договорились, что со всеми необходимыми припасами — денег Шорохов на это дал — он появится в гостинице не позже восьми часов вечера.

Провожая до калитки, Скрибный повторял:

— Вот и добре… добре…

Вернувшись потом в гостиницу, Шорохов изнутри подшил удостоверение Агентурной разведки к подолу нижней рубашки. Надев ее, несколько раз потом нащупывал это место. Выделялось не очень.

ОДНО… ДРУГОЕ… По нескольку раз. Неотвязно.

Так потом, когда Шорохов возвратился в Новочеркасск, вспоминалась ему эта поездка.

* * *

…Глубокая ночь. В небе ни звезд, ни луны. Воздух напитан моросью. Холодной, почти ледяной. Перрон новочеркасского вокзала едва освещают редкие керосиновые фонари. Шорохов, Макар Скрибный, пара носильщиков идут вдоль железнодорожного состава: платформы с пушками, зарядными ящиками, полевыми кухнями. Наконец — товарные вагоны. «Холодушки», как называют теперь их. Возле вагонов казаки, горы тюков сена, мешков, ящиков. Пофыркивают лошади, нервничая перед погрузкой в вагоны.

Скрибный — он в солдатской шинели, в шапке — ушанке, в русских сапогах — остается возле одной из «холодушек». При нем трехпудовый мешок со съестным, корзина с бутылками спиртного. Все правильно. С меньшим запасом и не должен отправляться в путь состоятельный коммерсант. Шорохов и одет соответственно: русская, навыпуск, белая рубашка, подпоясанная шнуровым черным поясом с кисточками на концах; жилетка; добротный темный пиджак; брюки, заправленные в сапоги с лаковыми голенищами; крытая синим сукном шуба; шапка из серого каракуля.

Скрибный остается у «холодушек», Шорохов и сопровождающий его некий военный чин идут дальше. Имени его, фамилии Шорохов не знает, судя по погонам, — войсковой старшина. Он при шашке. В руке нагайка. Молчалив.

Наконец классный вагон. Поднимаются в него, входят в ближайшее купе. Набито оно до предела. Сидят, лежат. Войсковой старшина указывает на нижнюю полку. Раздвигаются, освобождая место. Шорохов садится. Козырнув, войсковой старшина уходит.

Попутчики — ребята молодые, лет двадцати — двадцати двух. Корнет, хорунжий, подпоручики. На Шорохова поглядывают настороженно. Так, видно, подействовало на них то, что вселяла его в купе персона в звании по их представлениям весьма значительном.

Шорохову, впрочем, все это сейчас безразлично. За день он очень устал, не дожидаясь, пока поезд тронется, стелет на полке шубу, кладет под голову баул с деньгами и всякой дорожной мелочью, ложится, сразу засыпает.

Пробуждение происходит под громкий разговор попутчиков. Приоткрывает глаза. Светло, за вагонным окном проплывают покрытые снегом поля. Попутчики пьяны. И, конечно, судят-рядят о судьбах России.

— …что же такое вы, господа, говорите! Размахнулись на пол света. Хлебом кормили Европу.

— И голодали. Я знаю.

— Знаете! Вce-то вы, хорунжий, знаете.

— Каждый третий год не было урожая. Мой отец…

— А мой ежегодно поставлял фирме Дpeйфyсa семьдесят тысяч пудов.

— Дрейфуса? И пред вашими товарищами по полку смеете щеголять именем чужестранного предпринимателя? Продавали ему Р-россию? И дорого вам он платил?

— Вы пьяны, корнет!

— Н-иикогда в ж-жизни не был т-трезвее.