Читать книгу "В стране уходящей натуры - Пол Остер"

В ясные дни Фердинанд усаживался перед открытым окном и, положив подбородок на руки, а руки на подушечку, часами смотрел на улицу. Поскольку он не произносил ни слова, понять, о чем он думает, было невозможно. Но спустя какое-то время после этих бдений он вдруг начинал что-то яростно бормотать, нести какую-то воинственную чушь:

— Перемолоть их всех. Перемолоть и по ветру развеять. Свиньи, все свиньи! Что, слабо меня сковырнуть, голубь сизокрылый? Можешь не пыхтеть, хрен ты меня здесь достанешь!

Бессвязные фразы сочились из него, как яд, требовавший выхода. Пошипев и повозмущавшись так минут двадцать, он так же внезапно и без видимого повода снова уходил в себя, словно выпустив весь пар.

Его кораблики становились все меньше и меньше. От бутылок из-под виски и пива он перешел к бутылочкам от сиропа против кашля и пробиркам, потом к пузырькам от духов, пока его модели не стали совсем уж микроскопическими. Этот тяжелый труд, казалось, должен был забирать у него все силы, но Фердинанд не ведал усталости. Чем миниатюрнее кораблик, тем сильнее он к нему привязывался. Пару раз, проснувшись раньше обычного, я обнаруживала его сидящим у окна и играющим с каким-нибудь крошечным парусником, как шестилетний мальчик: водит его туда-сюда по воздуху, словно по воображаемому морю-океану, и тихо что-то выкрикивает разными голосами — за всю команду. Бедный, бедный Фердинанд.

— Чем он меньше, тем лучше, — похвастался он как-то вечером очередной своей моделью. — Когда-нибудь я сделаю такую крохотулю, что ее никто не увидит. Тогда, бродяжка, ты поймешь, с кем имеешь дело, и перестанешь задирать нос. Вот такую крохотулю! Обо мне напишут книгу, и я стану знаменитым. Посмотрим, что ты тогда скажешь, шлюшка! Попадешь под винт и даже моргнуть не успеешь. Ха, ха, ха. Даже не успеешь сообразить, что это было!

Мы жили втроем в комнате примерно семь на пять. Там была раковина, походная туристская печка, стол, два стула — с моим появлением добавился третий — и ночной горшок в углу за тонкой занавеской. Фердинанд и Изабель спали порознь, в разных углах, а в третьем спала я. Кроватями служили сложенные одеяла. В сравнении с ночлегом под открытым небом — шикарные условия.

Я сумела облегчить жизнь Изабель, и к ней, по крайней мере на первых порах, вернулись силы. Все обязанности, которые раньше ей приходилось выполнять в одиночку, — рециклерство. походы в Армию спасения, таскание продуктов с городского рынка, стряпня, опорожнение ведра с испражнениями по утрам, — теперь она делила со мной. Первые недели мы всё делали сообща. Сейчас мне кажется, это было наше лучшее время: мы выходили засветло и не спеша путешествовали по пустынным улочкам и широким бульварам. Если не ошибаюсь, это был конец апреля, и погода стояла на редкость солнечная; казалось, можно навсегда забыть о дожде, ветрах и холоде. Мы брали одну тележку (вторая оставалась дома), и я медленно толкала ее, примеряясь к шагу Изабель, давая ей время оценить обстановку. То, что она сказала про себя, оказалось чистой правдой. У нее был особый талант рециклера, и, даже будучи физически ослабленной, она многим дала бы сто очков вперед. Порой она казалась мне сущей ведьмой, способной отыскивать предметы с помощью магии. Я допытывалась, как ей удается это делать, но она мне так и не смогла толком объяснить. Перед тем как ответить, она останавливалась, обдумывала несколько мгновений, а затем произносила общие фразы о том, как важно «упорно заниматься своим делом» и «никогда не терять веры». Все это было слишком туманно и не вносило ясности. Если я у нее чему-то научилась, то не потому, что слушала ее объяснения, а потому, что наблюдала за ней со стороны, стараясь все впитывать. Это была такая односторонняя диффузия, сродни изучению нового языка. Мы продвигались, можно сказать, вслепую, без всякой цели, пока интуиция не подсказывала Изабель, где надо посмотреть, и тогда я отправлялась в эту точку, оставляя ее охранять тележку. При всеобщем дефиците мы возвращались домой с неплохим уловом, на жизнь вполне хватало, так что работа на пару приносила свои плоды. Мы почти не разговаривали. Об этой опасности Изабель меня не раз предупреждала. Ни о чем не думай. Растворись в уличной атмосфере, как будто ты сама по себе не существуешь. Раздумья, радостные или печальные, во время блужданий по городу — табу, голова должна быть свободной, мысли — только о ближайших действиях. Из всех ее советов этот был мне наиболее понятен.

Несмотря на мою помощь и сократившиеся маршруты, Изабель начинала понемногу сдавать. Ей становилось все труднее отхаживать свои километры, и однажды она просто не смогла подняться, так болели ноги, и мне пришлось идти одной. С этого дня рециклерство полностью легло на меня.

Такие вот дела. Я рассказываю тебе мою жизнь, стараясь ничего не упустить. Работу по дому тоже пришлось делать мне. Я принимала все решения, вникала во все мелочи. Мои слова наверняка вызывают у тебя улыбку. Ты хорошо помнишь, как это было заведено у нас дома: повариха, служанка, каждую пятницу стопка свежевыглаженного постельного белья в моей тумбочке. Мне не надо было ни о чем заботиться. Все само плыло в руки, и я не задумывалась откуда: уроки музыки, уроки рисования, лето за городом на озере, поездки за границу с друзьями. А тут я превратилась в Золушку для двух стариков, о существовании которых еще недавно даже не подозревала, — неземной в своей чистоте и доброте Изабель и вспыльчивого, грубого Фердинанда. Так странно, почти неправдоподобно. Но ведь Изабель спасла меня, как перед этим я спасла ее, и мне хотелось сделать для нее все, что в моих силах. Из бродяжки, которую они подобрали на улице, я превратилась в их ангела-хранителя. Без меня они не протянули бы и десяти дней. Не хочу хвастаться, но впервые от меня зависела жизнь людей, и я их не подвела.

Сначала Изабель упрямо повторяла, что с ней все в порядке — несколько дней отдыха, и она будет совершенно здорова.

— Вечером вернешься и застанешь меня на ногах, — так она напутствовала меня по утрам. — Это временное явление.

Но эта иллюзия быстро развеялась. Шли недели, а состояние ее не менялось. К. середине весны нам обеим стало ясно, что она не поправится. Мне пришлось продать ее тележку и лицензию рециклера какому-то дилеру на черном рынке в четвертой избирательной зоне. Для нее это был страшный удар. Наглядное подтверждение необратимости ее болезни. Но что нам оставалось? Тележка без дела стояла в коридоре, а денег хронически не хватало. Изабель первая заговорила на эту тему, но это не значит, что решение далось ей легко.

После этого события в наших отношениях что-то сдвинулось. Мы перестали быть партнерами. Терзаясь из-за того, что невольно взвалила на меня столько хлопот, Изабель превратилась в этакую заботливую мамочку, буквально дрожащую над каждым моим шагом. Векоре после того, как я снова стала рециклером-одиночкой, она задалась целью изменить мою внешность. Дескать, я слишком хорошенькая и соблазнительная для уличной шантрапы, а это опасно.

— С молоденькими девушками постоянно случаются ужасные вещи, — объяснила она. — Такие ужасные, что и сказать нельзя. Анна, дитя мое, если я тебя потеряю, я себе этого не прощу. Я умру на месте. Тут не до тщеславия, мой ангел. О красоте надо забыть.