Читать книгу "На синей комете - Розмари Уэллс"

Я уже собрался бежать вниз, как вдруг заметил на кровати открытую тетрадку. По литературе? Да, похоже. Так, тут отчёт о прочитанных книгах. Ничего себе! У меня даже во рту пересохло от удивления. Сирил Петтишанкс, будущий студент Гарварда и наследник банкира, получил ПАРУ! Отчёт за прочитанное в пятом классе ему не зачли! А почерк-то, почерк! Не лучше, чем у первоклассника.

«Не жалейте себя, юноша», — написал на полях, около оценки, его учитель. У меня даже мурашки по всему телу побежали. Ну и ну! Остается только ждать, когда он провалит всё остальное.

В следующий понедельник Сирил утоп в стихотворении Киплинга, как в болоте. Особенно плохо ему давалась строфа про триумфы, которая была на самом деле очень красивой:

И если сможешь ждать, не уставая,

И если устоишь, когда из слов

Твоих сумеют ловко негодяи

Сплести силки для ловли простаков,

И если будешь жить не для показа,

Ценя триумфы менее всего,

Когда же дело жизни рухнет разом,

Ты из обломков возродишь его…

Он постоянно менял местами слова и в итоге сбивался с ритма.

— Сирил, не «из твоих слов», а «из слов твоих», — поправляла ученика тётя Кармен. — И пожалуйста, не путай силки с тисками. Силки плетут и в них ловят, а в тисках держат. Это совсем не одно и то же.

В ответ Сирил принялся раскачивать кресло, и оно упало на бок. Он был терпеливее, чем его сестра Бетси, и читал снова и снова, без единой жалобы. При этом переминался с ноги на ногу и то и дело засовывал руки в карманы, а тётя Кармен тут же прерывала урок и требовала, чтобы он вынул руки, потому что Редьярд Киплинг и в джунглях Индии оставался английским джентльменом, а английские джентльмены никогда не держат руки в карманах, особенно в джунглях.

— Посылай звук слушателям, Сирил! Не бормочи себе под нос, — напомнила тётя. — Начни со слов «И если сможешь, не боясь провала…».

Я, наверно, пожалел бы Сирила, не будь он счастливым обладателем моих поездов. За какие заслуги он их получил? И чем провинился я? Почему их у меня отобрали?

Через неделю я снова отпросился в туалет и снова громко хлопнул дверью, слыша из гостиной голос Сирила: «И если не боишься провалиться…»

На этот раз я прокрался через кухню и нашёл дверь, а за ней лестницу, которая вела в подвал. Я щёлкнул выключателем и устремился вниз. Под лестницей оказались три полных комплекта средневековых военных доспехов, с латами и мечами! Дальше пространство загромождали шкафы с потемневшими серебряными сервизами и другая старая мебель — и ни одного поезда. Вдоль стен лежали стопки старых номеров журнала Национального географического общества в скользких блестящих обложках — сотни, сотни журналов. Голова портновского манекена торчала меж рогов огромного лося, но нигде, ни в одном углу, не было моих поездов. Даже коробок от них я не нашёл.

За две недели до Рождества мне удалось пробраться на чердак. Сирил в это время как раз перевирал фразу «И если сможешь быть самим собою среди толпы, как и среди царей».

— И если сможешь быть самим собою в толпе людей или в толпе царей… — бездумно произносил он.

— Откуда «толпа царей», Сирил? — с досадой сказала тётя Кармен. — Где ты такое видел?.. Придётся начать заново.

На чердаке у Петтишанксов не оказалось ничего, кроме пропахших нафталином мешков с летней одеждой. Нет моих поездов! Где же они?

Я тихонько вернулся на своё место за обеденным столом и стал доделывать уроки. Меж тем Сирилу приходилось туго. Он добрался только до слов «И если, пораженье презирая, пойдешь вперёд, наперекор всему». Вместо «наперекор» он всё время говорил «в укор».

— На-пе-ре-кор, Сирил, — твёрдо произнесла тётя Кармен. — Наперекор. Это значит «вопреки». Он предлагает сыну бороться, а не укорять всё и всех… Вернись к началу строфы.

Сирил послушно вернулся. И снова произнёс «в укор».

Внезапно в гостиную вошёл мистер Петтишанкс с сигарой в руке. Достав из кармана серебряные ножницы, он срезал кончик сигары и закурил, наполнив всё помещение ароматным голубым дымком.

— Как дела, сынок? — спросил Петтишанкс-старший. — Выучил Киплинга? Он же легко запоминается! В твоём возрасте я легко заучивал но тридцать строк из Шекспира!

Я замер над учебником истории. Даже Уилла-Сью притихла и отложила кукол.

— Давай-ка, сынок, почитай мне Киплинга! — потребовал мистер Петтишанкс. — И заправь рубашку! Нельзя таким неопрятным ходить!

Сирил мгновенно вспотел. Слившись у него на лбу, огромные капли потекли по щекам и шее за воротник. Обыкновенно румяный, как пирожок, Сирил побледнел до цвета сырого теста, глубоко вдохнул, будто собрался нырять на глубину, и затараторил без единой паузы:

— Когда-ты-сможешь-мудрым-быть-и-смелым-когда-повсюду-паника-и-страх…

Кое-как он добрался до слов «если будешь жить не для показа».

Но дальше шли «триумфы», и на них он окончательно затормозил.

Немая сцена. Занавес. Тишина.

Если честно, я всю дорогу болел за Сирила. Хоть ему и достались мои поезда, я ему всё равно сочувствовал, потому что отца он — по всему было видно — боялся до одури. В штаны мог наложить от страха, запросто. Я даже не заметил, что шевелю губами — подсказываю слова, чтобы он наконец почувствовал, как они рифмуются: уставая — негодяи, показа — разом. И вдруг я поймал на себе взгляд мистера Петтишанкса.

— Что ты бормочешь, мальчик? — спросил он, выпуская в мою сторону колечки дыма.

— Я… Сэр, я просто… читал стихотворение вместе с Сирилом. Я ему не мешал.

Тётя Кармен так и буравила меня взглядом.

— Сирил, читай дальше! — велел сыну мистер Петтишанкс.

Провала — сначала, грош — не вернёшь! Мои губы уже готовились подсказывать Сирилу дальше, слог за слогом, опережая его на полтакта. Но Сирила охватила паника. Мне даже показалось, что я в другом конце комнаты слышу, как колотится от ужаса его сердце. А потом он пулей вылетел из комнаты и понёсся к туалету. Там его вырвало — эти звуки ни с чем не спутаешь.

В гостиной никто не шевельнулся. Мистер Петтишанкс стряхнул пепел с сигары в зелёную мраморную пепельницу, украшенную двумя бронзовыми ирландскими сеттерами.

— А ты, мальчик? — обратился он ко мне. — Ты можешь дочитать это стихотворение?

Могу ли я дочитать Киплинга? Знаю ли я «Если»? В нагрудном кармане у меня всегда лежал листок с ключевыми словами, но всё это было мне не нужно. Я знал каждую строку, каждую букву! Я с ними вставал и ложился! Все сто восемьдесят слов этого стихотворения я давно проглотил и переварил, как печёные бобы, которые тётя Кармен клала мне в бутерброд. Мало того что каждый вечер я, как проклятый, писал эти строки наизусть десять раз подряд, так ещё четверо горе-декламаторов, помимо Сирила, сражались с тем же текстом в другие дни недели. В моём присутствии.