Читать книгу "990 000 евро - Евгений Зубарев"

Ганс начал подробно рассказывать Николь, как он жил в казарме с уважением, но ее это быстро утомило, и она убрала наконец маску вежливого сочувствия, резко вскочив с дивана и заорав что есть силы:

– Заткнись уже, придурок! Мне насрать, драли тебя в жопу, в уши или ноздри, ты мне вообще на хрен не нужен, кретин деревенский! Ты принес права другого кретина?! Принес?! Где они, бля?! Давай их сюда и закрой пасть!

Ганс, набычившись, пару минут молча смотрел на девушку, а потом повернулся ко мне:

– Михась, как думаешь, за нее реальный срок намотают или так, отбояримся, вроде как за кошку?

Я понял, что он не шутит, по особой тряске его кабаньих ушей – перед крепким махачем на него всегда нападала такая странная трясучка, начинавшаяся где-то в районе жирной шеи и заканчивающаяся как раз ушами. Поэтому я быстро подскочил к Николь и успел одним движением зашвырнуть ее в спальню – только она и пискнула.

Потом я встал у дверей, и, когда Ганс, наконец, поднял свою тушу с дивана, я уже был готов встретить его, как полагается.

Ганс попер молча, а я, напротив, орал на него, надрывая глотку, потому что знал, что на немца такие вещи действуют лучше, чем удар рессорой. Хотя хорошая рессора мне там тоже бы не помешала…

Когда Ганс подобрался ко мне на расстояние замаха и понес свой волосатый кулачище прямо мне в морду, я со всей дури треснул его каблуком модного ботинка по коленке и еще добавил туда же для верности стулом, удачно подвернувшимся под руку.

Ганс рухнул сразу, как режим Чаушеску, а я прыгнул на него сверху, молотя кулаками по его тупой веснушчатой морде.

От этих моих потешных ударов Ганс только отдувался, неуклюже пытаясь встать, но, похоже, колено я ему пробил по-настоящему – немец крутился вокруг здоровой ноги и сквозь зубы грозил мне ужасными карами, но подняться во весь рост так и не смог. Я еще успел поднять стул и треснуть Ганса уже по башке, впрочем, без особого результата, когда дверь спальни распахнулась и на нас выскочила остервеневшая от злости и обиды Николь. В руках она держала прикроватную тумбочку, и я едва успел отскочить в сторону, когда эта тумбочка полетела в нас обоих. Ганс, вращаясь на месте, как подбитый танк, отскочить не успел и принял весь удар на себя – голова у него заметно погрузилась в плечи, а тумбочка с сочным хрустом разломилась пополам.

Тут же наступила тишина, потому что я перестал орать, а Николь и Ганс посмотрели друг на друга молча, но с каким-то пристальным, взаимно проснувшимся интересом.

– Ладно, охолони, лахудра, – примирительно буркнул ей Ганс и, стоя на одном колене, начал рыться в кармане галифе.

– Вот его права.

Николь сделала пару шагов из спальни, забрала права, внимательно их изучила, бросив взгляд на фото, а потом на меня, удовлетворенно выдохнула и наконец ответила Гансу:

– Еще одна такая выходка, и я скормлю тебя ребятам Марка.

Ганс опять недовольно буркнул что-то, на этот раз неразборчивое, но по его тону я понял, что он успокоился. Я подошел и протянул руку. Ганс мрачно сверкнул очами, но руку принял.

Я с трудом дотащил его кабанью тушу до дивана – он мог только прыгать на левой ноге, а на правую даже ступить боялся, так у него болело колено.

Николь пришлось еще дважды отлучаться из апартаментов: один раз запланировано – сделать мне кредитку у каких-то своих знакомых банковских клерков, а второй раз – менять костюм для Ганса. Тот, что она арендовала поначалу, оказался мал – недооценила наша девушка гансовской мускулатуры.

Во второй заход Николь привела длинного очкастого мужика в белом халате – мужик, не говоря ни слова, подошел к дивану, где недвижимо лежал Ганс, ощупал обе его коленки, определил по нервному дерганью, какая из коленок пострадала, и все так же молча всадил в нее укол, прямо через армейские штаны. Ганс пошел красными пятнами, но орать передумал – видно, решил показать Николь свою пацанскую крутость.

Потом врач достал из кармана небольшой флакончик с распылителем, показал его Николь и поставил на стол.

– Заморозка? – догадался я, и доктор кивнул, по-прежнему не раскрывая рта.

Николь ушла в спальню, тут же вернулась с котлетой денег и отсчитала доктору несколько купюр. Тот поклонился, бросил на прощание насмешливый взгляд на Ганса и вышел из номера.

– Он чего, немой? – хором спросили мы с Гансом, не сговариваясь.

Николь растянула тонкие губы в снисходительной гримасе:

– Это клубный докторишка. У него стандартный гонорар – три штуки рублей. А я ему сдуру сказала, что если он не будет задавать вопросов, гонорар удвоится. Вот он и прикалывался тут, Айболит хренов.

– Шесть тысяч за один укол? – возмутился Ганс. – Да я бы лучше пол-литру водки выпил, за стошку!

– Не переживай так за меня, я вычту эти деньги из твоей доли, – успокоила его Николь и снова ушла в спальню.

Ганс повернул ко мне непонимающее лицо:

– А что у меня будет за доля?

Я застегнул наконец все пуговицы на новой рубашке, поправил ремень на брюках и подошел к дивану, демонстрируя ему свой новый наряд.

– У тебя будет доля тяжелая, пацанская, – объяснил я. – А вот у нас, у финансовых магнатов, все будет хорошо.

Ганс даже не улыбнулся. Он наморщил веснушчатый лоб, несколько раз моргнул белесыми ресницами и очень серьезно сказал:

– Михась, мне теперь никак нельзя в казарму. Ты меня знаешь: я без уважения жить не могу.

– Да ладно, подумаешь, презик к жопе прилип. Может, это твой презик был, – начал неискренне возмущаться я, подстегиваемый чувством вины, но Ганс прервал меня мучительным выкриком:

– Суслик сказал, что Акула, падла, на весь округ растрезвонил, куда мы с тобой от него сдриснули! В батальоне только эту новость и обсуждают. При мне, конечно, пока шугаются, но чуть я выйду – сразу начинают про нас с тобой тереть. А как вхожу в казарму – сразу все затыкаются. И смотрят так, будто я у каждого по ведру самогона стырил!

– Это называется гомофобия, – раздался голос из спальни. – Увы, нет еще должной толерантности в нашем нецивилизованном обществе. Не любят вашего брата простые гетеросексуальные россияне.

Ганс зарычал в бессильной злобе и отвернулся к стене.

Николь вышла из спальни изрядно похорошевшая – видно, красилась там, не покладая рук. Потертый гусарский мундир сменило облегающее платье с крупным вырезом, на загорелой шее красовалось нечто вычурно-блестящее, а на руке неземным светом сияло кольцо с большим прозрачным камнем.

Мелкие кудряшки Николь теперь были расчесаны в пышные локоны, красиво обрамлявшие гладкую розовую кожу лица, губы перестали быть тонкими и жесткими, превратившись в призывные и нежные, а зеленые дерзкие глаза чуть затуманились – ровно настолько, чтобы пообещать покорность тому, кто окажется достаточно смелым.