Читать книгу "Спасатель. Жди меня, и я вернусь - Андрей Воронин"

Андрей зажег новую сигарету, включил, протянув руку, заранее заряженную всем необходимым кофеварку, а потом встал и энергично прошелся по комнате, разминая затекшие ноги. Он чувствовал подъем и желание работать – не просто работать, а гнать галопом, с трудом поспевая неуклюжими пальцами за бешено несущимися мыслями. Так бывало – раньше почаще, теперь намного реже, – когда работа сдвигалась с мертвой точки и начинала идти словно бы сама по себе, без его участия. Это напоминало езду на тяжелых санях – сначала их приходилось мучительно, с кряхтением и руганью сквозь зубы, толкать в гору, а потом, перевалив гребень, оставалось только запрыгнуть в них и мчаться с ветерком, надеясь, что на пути не подвернутся какое-нибудь дерево или валун. Марта в их лучшие дни почти всерьез утверждала, что это происходит, когда у него «открываются чакры», – дескать, преодолев некое сопротивление, он устанавливает прямую одностороннюю связь с космосом и черпает вдохновение прямо оттуда, из высших сфер. И иногда Андрею начинало казаться, что так оно на самом деле и есть.

Из ванной доносилось размеренное, как метроном, действующее на нервы шлепанье капель, падающих в раковину из протекающего крана. Водопроводчик спешил на вызов уже третий день и все никак не мог добраться до квартиры Андрея. Липский подумал, что такая оперативность заслуживает вознаграждения в виде хорошего пинка под зад. Более конструктивная идея – просто выйти в прихожую и плотно закрыть дверь ванной – осталась неосуществленной, потому что он неосторожно посмотрел на свое рабочее место.

Освещенный лампой участок захламленного письменного стола с тихонько шелестящим ноутбуком притягивал взгляд. Клавиши властно манили к себе, и Липский не стал сопротивляться. Передвинув тлеющую сигарету в угол рта – как всегда, в левый, потому что привык именно так, а не иначе, – он вернулся за стол и занес ладони над припорошенными пеплом клавишами.

«В связи с последним вопросом хочется вспомнить о судьбе тогдашнего министра внутренних дел СССР Бориса Карловича Пуго. Почему именно его? Напомню, что ушедший со станции «Москва-Сортировочная» 20 августа опломбированный вагон сопровождали военнослужащие внутренних войск МВД. Кроме того, Б. Пуго был единственным членом ГКЧП, для которого провал путча ознаменовал конец не только политической и административной карьеры, но и жизни. 22 августа группа, выехавшая на дом к Пуго для его ареста, обнаружила его лежащим на кровати в спальне без признаков жизни. Его жена лежала рядом; в момент прибытия группы она была…»

Андрей непроизвольно вздрогнул, когда стоявшая в полуметре от него кофеварка вдруг разразилась астматическими хрипами, кашлем и сипением. Из сливного конуса повалил горячий, со злыми брызгами пар и в подставленную чашку, журча, потекла витая струйка жидкости, цветом напоминающей торфяную жижу. Нетерпеливо морщась, Липский дал ей стечь, нажатием клавиши выключил кофеварку и переставил чашку на заменяющую салфетку сложенную газету. Оставленные на поверхности стола горячим донышком белесые кольца свидетельствовали о том, что свободный журналист Липский относится к породе людей, склонных запирать сарай после того, как оттуда увели лошадь. На кончике сливного конуса вздулся коричневый пузырь, как будто прятавшийся внутри лилипут-стеклодув вознамерился изготовить пивную бутылку темного стекла. Пузырь беззвучно лопнул, превратившись в коричневую каплю, которая тихо упала в поддон кофеварки. Андрей осторожно, боясь обжечься, отхлебнул из чашки, крякнул и продолжил писать с того места, на котором остановился:

«…еще жива, но через час, не приходя в сознание, скончалась в больнице. По официальной версии, Б. Пуго выстрелил в жену, после чего застрелился сам. Однако, по словам входившего в состав группы Г. Явлинского, пистолет, из которого были застрелены супруги, лежал на прикроватной тумбочке – там, куда мертвый министр физически не мог его положить. Тот же источник утверждал, что в комнате было обнаружено не две, а три гильзы. Через месяц находившийся в квартире в момент самоубийства девяностолетний тесть Б. Пуго якобы признался, что пистолет на тумбочку положил он. Зачем он это сделал и почему молчал целый месяц, остается только гадать – он сам, его дочь и его зять ныне находятся в местах, с которыми нет устойчивой телефонной связи и откуда никто не может явиться для повторной дачи показаний. Как бы то ни было, обстоятельства смерти министра внутренних дел Пуго в свете истории с опломбированным вагоном представляются…»

Из прихожей, снова заставив его вздрогнуть, послышалась переливчатая трель дверного звонка. Звонили настойчиво – сначала с короткими паузами, а потом и вовсе непрерывно, – и Андрей без труда, даже не закрывая глаз, представил себе пьяненького сантехника, который стоя, как лошадь, дремлет перед его дверью, используя кнопку звонка в качестве дополнительной точки опоры.

Досадливо крякнув (до чего же не вовремя!), он встал и под несмолкающее электронное пиликанье вышел в прихожую, с порога бросив прощальный взгляд на уютно освещенный низко опущенной лампой стол с компьютером, который с прежней властной настойчивостью манил его к себе.

3

Оставив в покое посуду, про которую было точно известно, что она никуда не убежит, Женька подошел к окну, чтобы посмотреть, на что так уставился Шмяк, – уж очень необычно, даже жутковато он сейчас выглядел. Строго говоря, в этой ситуации следовало бы позвать кого-нибудь из медицинского персонала, но Шмяк пока что не собирался падать на ковер и отдавать концы – так, по крайней мере, показалось Женьке.

Во дворе, в паре метров от парадного крыльца, стоял густо облепленный грязным снегом красный минивэн с черно-желтыми шашечками на борту и оранжевым плафоном с буквой «Т» на крыше. Его боковая откатывающаяся дверь была открыта. На недавно очищенных от снега и уже успевших покрыться тонким слоем свежей пороши цементных плитах дорожки стояло инвалидное кресло какой-то мудреной, доселе невиданной конструкции – судя по некоторым признакам, не простое, а самоходное, на электрической тяге. У него были колеса с толстенькими шинами и сверкающими хромированными спицами и удобно изогнутое по форме тела, прямо как в гоночном автомобиле, сиденье из стеганой кожи. Женьке немедленно захотелось на нем прокатиться; изобретательный ум пятнадцатилетнего подростка тут же начал прикидывать различные варианты осуществления этой идеи, но Женька заставил себя выкинуть блажь из головы: можно было не сомневаться, что главврач Семен Тихонович обо всем узнает (потому что не надо забывать о камерах наблюдения, которыми буквально нашпигованы и здание пансионата, и прилегающая к нему территория), и то, что он узнает, ему, мягко говоря, не понравится.

Двое мужчин, один из которых был приятель Женьки, охранник Николай, а другой – незнакомый коренастый мужик в ярко-оранжевом пуховике и косматой волчьей шапке, на руках вынесли из машины и бережно усадили в кресло его владелицу. Это была хрупкая, чтобы не сказать тощая, дама лет под шестьдесят – то есть, с точки зрения Женьки Соколкина, глубокая старуха, которой уже поздно заботиться о здоровье и избавляться от вредных пристрастий. Она была одета в длинное черное пальто с пушистым воротником из чернобурки и шапку из того же меха, поверх которой был повязан белый пуховый платок. На руках у бабуси были белые вязаные варежки с каким-то узором, а на ногах – лаковые полусапожки. Эта легкая не по сезону обувь слегка удивила Женьку, но потом он сообразил, что ноги у старухи парализованы и ничего не чувствуют, и перестал удивляться.