Читать книгу "Кошка, шляпа и кусок веревки - Джоанн Харрис"

— Вспомни Сару, — шепнула я ей, прекрасно понимая, что в данном случае «Маленькая принцесса» нам не поможет. Наверное, и чай не смог помочь, но я все-таки налила нам обеим по чашке из большого чайника, стоявшего на столике у стены, а потом подъехала на своем инвалидном кресле к окну — окна у нас в гостиной фонарем — и стала смотреть на улицу.

Похоже, день предстоял очень долгий и очень тоскливый.

У чая был привкус рыбы. Так здесь часто бывает, особенно если чай перестоится, и я отставила чашку. Хоуп подошла и села со мною рядом; вдоль стены тянулись особые перила, позволявшие ей, слепой, самостоятельно передвигаться. Довольно долго она сидела, не говоря ни слова, пила этот отвратительный, пахнущий рыбой чай и с наслаждением подставляла лицо теплым лучам утреннего солнца.

— Ну что ж, Фейт, — промолвила она наконец, — вот мы и остались с тобой вдвоем.

И это была чистая правда. В «Медоубэнк Хоум» нет специального больничного крыла, и каждый, кому необходима ежедневная медицинская помощь, вынужден обращаться в госпиталь при монастыре Всех Святых, это на нашей же улице, только чуть дальше. Я и сама как-то посещала эту больницу, когда у меня был затяжной бронхит; а мистер Баннерман был и вовсе вынужден ходить туда каждую неделю на осмотр. Но сегодня даже мистер Баннерман уехал к морю, и в доме, кроме нас, остались только дежурная Дениза, медбрат Печальный Гарри (на крайний случай) и Крис; но Крису Морин надавала столько поручений на время своего отсутствия (вымыть окна, поменять перегоревшие лампочки, взрыхлить и выполоть клумбы), что я сильно сомневалась, что мы хотя бы к вечеру сумеем его увидеть.

До полудня все шло именно так, как я и предполагала. Принесли и унесли чай; затем подали ланч (запеканку с творогом), которую мы поковыряли без особой охоты. Здесь время вообще течет иначе, чем во внешнем мире, но сегодня оно текло, казалось, как-то особенно — невыносимо! — медленно. Обычно в полдень по телевизору показывают какой-нибудь фильм, но сегодня даже фильма не было; на экране толпились какие-то скучные люди, которые жаловались на своих родственников, примерно как наша миссис Суотен. Хоуп держалась изо всех сил, но к двум часам даже она утратила способность вести со мной бесконечные разговоры ни о чем, и мы с ней торчали в гостиной, точно две держалки для книг на полке, и мечтали, чтобы этот день поскорее кончился и по гравию вновь зашуршали колеса автобуса. Однако я понимала, что и тогда будет еще не конец. Еще придется выслушивать их рассказы, что они видели и что делали. Выезды за пределы «Медоубэнк» у нас крайне редки, и эта поездка к морю наверняка на ближайшие полгода обеспечит всех пищей для сплетен и сладких воспоминаний — помните-как-в-тот-раз-в-Блэкпуле? — меня уже заранее тошнило при одной мысли об этом. Хоуп явно одолевали те же предчувствия; на самом деле Хоуп гораздо чаще в большей или меньшей степени приходится сталкиваться с бестактными восклицаниями наших безмозглых «благожелательных» соседей: «ах-дорогая-если-бы-вы-только-могли-это-видеть!» — которыми они каждый раз напоминают ей, что она слепая.

И вдруг, глянув на нее, я обратила внимание на то, какое у нее лицо. Мне даже показалось, что она плачет — хотя Хоуп никогда не плачет. А вот сама я и впрямь плакала. Беззвучно, конечно. Но Хоуп все равно сразу это почувствовала и взяла меня за руку. Нет, подумала я, наверное, я все-таки ошибалась, наверное, оно все-таки существует, это шестое чувство. Мы сидели так довольно долго — а потом я была просто вынуждена позвать Печального Гарри, чтобы он отвез меня в ванную комнату, где я могла бы умыться.

Вернувшись в гостиную, я обнаружила, что вместе с Хоуп меня ждет Крис.

— Привет, Буч! — сказал он, широко улыбаясь, и я мгновенно приободрилась. Есть в Крисе что-то такое, отчего у человека сразу становится легче на душе; порой ему достаточно сказать какую-нибудь ерунду, а тебя словно веселая танцевальная мелодия подхватывает. В детстве я страшно любила кататься на карусели, которую устанавливали на ярмарке, и с наслаждением, смеясь, без передышки совершала круг за кругом на двухместном сиденье в виде огромной чаши. Вот Крис иногда пробуждает в моей душе примерно такие же чувства, как та карусель. Наверное, потому, что он еще очень молод — хотя, с другой стороны, мой сын Том никогда у меня подобных чувств не вызывал, даже когда ему было двадцать.

— Вы уже покончили со всеми своими делами, Крис? — спросила я. Я прекрасно знала, как много у него на сегодня всяких поручений, но все же надеялась, что он сумеет уделить нам хотя бы несколько минут.

— Я целиком в вашем распоряжении, моя дорогая, — с улыбкой ответствовал он и так лихо раскрутил меня в моем инвалидном кресле, что Печальный Гарри даже слегка испугался. — Между прочим, я тут вам кое-что принес. — И небрежным взмахом руки он отослал Гарри прочь: — Это секрет, Гарри, так что катись-ка отсюда.

Печальный Гарри в притворной обиде закатил глаза и ушел. Он тоже парень неплохой — правда, не такой веселый, как Крис, но и до противной зануды Лоррен ему далеко, — и я заметила, как он улыбнулся, закрывая за собой дверь.

— Секрет? — переспросила Хоуп с улыбкой.

— Вы еще спрашиваете! Для начала, Буч, гляньте-ка повнимательней. — И он высыпал мне на колени целую груду блестящих журналов и брошюр. Альгамбра, Вест-Индия, Ривьера, острова Кука — вот что было рассыпано у меня на коленях! Я видела лагуны с песчаными пляжами, чудесные заливчики, заросшие белыми лилиями, яхты, SPA-бассейны, резные деревянные блюда, полные тропических фруктов — ананасов, кокосов, манго, папайи…

В том, что касается чтения, наши с Хоуп вкусы несколько разнятся: она предпочитает книги, а я всегда питала слабость к глянцевым журналам. Чем больше глянца, тем лучше. Я люблю репортажи с презентаций высокой моды или с роскошных приемов в саду под открытым небом; фотографии новейших моделей автомобилей и дизайнерской обуви. Я даже слегка пискнула от восторга, увидев все эти блестящие обложки, а Крис рассмеялся и сказал:

— Это еще не все. Закройте-ка глаза.

— Что?

— Закройте глаза. Обе. И не открывайте, пока я не разрешу.

И мы закрыли глаза, чувствуя себя совершеннейшими детьми, и это было удивительно приятное ощущение. Несколько минут Крис совершал вокруг нас какие-то действия; я слышала, как он что-то убирает и что-то ставит на пол; потом чиркнул спичкой; звякнуло стекло; зашуршала бумага; послышалась целая череда загадочных щелчков и стуков, которые я распознать не сумела. Наконец я почувствовала, что он толкает мое кресло снова в сторону эркера; еще секунда, и он перетащил туда же кресло Хоуп и усадил ее. Я чувствовала теплое прикосновение солнечных лучей к моим волосам и нежное дуновение ветерка, а откуда-то из-за открытого окна доносилось монотонное гудение пчел.

— О’кей, дамы, — сказал Крис. — Открывайте глаза. Мы отправляемся.

Мы сидели в эркере спиной к окну, и послеполуденное солнце освещало комнату, словно волшебный фонарь. Повернув голову, я увидела, что Крис успел подвесить к люстре в холле несколько резных подвесок из цветного стекла, и лучи отраженного света пестрыми зайчиками плясали по простеньким обоям. Он также прикрепил к стенам несколько ярких постеров (хотя правила «Медоубэнк» это строжайше запрещали): белые дома под пурпурным закатным небом; зеленые острова, сфотографированные с воздуха и похожие на танцовщиц фламенко, трясущих своими юбками; обнаженные по пояс молодые красавцы, топчущие в огромных чанах зеленый виноград. Я громко рассмеялась — настолько все это было нелепо — и увидела, что Крис ставит на буфет четыре глазурованных свечи и зажигает их (нарушая тем самым еще одно незыблемое правило «Медоубэнк»). На свечах я сумела прочесть какое-то иностранное слово — Diptyque,[13]— которого не поняла. От свечей исходил приятный слабый аромат.