Читать книгу "Штрафники не кричали «Ура!» - Роман Кожухаров"

— Вижу, не слепой. Сам удрал, кролик хренов. А после напридумывал… И про товарища своего, им оставленного, ничего не сказал, — старшина несколько секунд приходил в себя, поднявшись и сидя прямо на палой листве. Было видно, что ему экстренный спуск к оврагу дался нелегко.

— Известное дело, со страху, когда полные штаны наложишь, — рассуждал Кармелюк. Точно время оттягивал, собирая силы для следующего рывка. — Так, известное дело, средний танк «Фердинандом» покажется. Однако и эти гуси хорошо откормлены. Гляди-ка, садят не иначе как 50-миллиметровыми.

— И пулеметы у них, гадов, — по две штуки на каждого! — Андрей вдруг подскочил к Кармелюку: — Так вы ранены, товарищ старшина!

Кармелюк оглядел свой рукав. Ткань шинели на предплечье набухала багровым пятном. Осколок чиркнул по касательной, разодрав и сукно, и руку.

— Ерунда… царапина… — отмахнулся Кармелюк.

Но Аникин, не слушая его, проворно расстегнул шинель. Оторвав от нательной рубахи кусок материи и ее сложив вчетверо, он обрызгал ее из фляги и затолкал через рукав к ране.

— Эх… умеючи ты, Аникин, справляешься, — кивнул старшина. — А про живую воду в фляге — считай, что я не видел… Ладно…

Впереди уже клацал затвором артиллерист. Он, скорее всего, даже не заметил их появления.

— Эй, браток, подмога пришла!… — дружелюбно окликнул на расстоянии Кармелюк. Но артиллерист никак не отреагировал. Он припал к прицелу, выверяя очередной выстрел.

— Не слышит… — произнес Андрей, машинально на бегу отряхиваясь.

— Видать, от стрельбы ухи совсем высадило. Или контузия… — запыхавшимся голосом предположил старшина, стараясь не отставать от Андрея.

IV

Их появление не вызвало у артиллериста ни капли удивления. Вообще никаких эмоций.

— Сержант Зюзин! — крикнул он. Белки глаз казались снежно-белыми на фоне его лица — потного, перепачканного грязью и копотью. Артиллерист действительно ничего не слышал.

— Лейтенанта снарядом убило! — тем же рапортующим криком доложил сержант. Он жестом показал на ящик — Подавай…

Кармелюк молча вытащил из ящика снаряд и подал его сержанту. Тот сразу же отправил снаряд в канал ствола и, защелкнув затвор, принялся выцеливать. Взрыв накрыл их неожиданно. На этот раз немецкий снаряд лег ближе. Их хорошенько присыпало землей. Пригнувшись, Андрей почувствовал толчок в левую лопатку. Знакомое ощущение. Боли не было, но Андрей по опыту знал, что боль при ранении приходит с опозданием, позже, чем пуля или осколок. Неужели его ранило? Он дотянулся правой рукой до лопатки и вытащил из шинели осиновую щепку. Расколотая взрывом, она пробила шинель острым, словно копье, концом и застряла в сукне. Он отбросил щепку и нащупал пальцем дырку в шинели. «Чертова бабушка… — с каким-то отчаянным азартом подумал Аникин. — Еще не хватало осиновый кол получить. Точно ведьмак какой…»

Сержант только на миг, на время взрыва, прильнул к своей пушке. Только-только переждав взрывную волну, засыпанный землей, он ответил выстрелом своей «сорокапятки». Пушка дернулась, как живая. Двинувшаяся при откате станина чуть не сбила Аникина с ног. Сержант откинул затвор. Стреляная гильза, дымясь, выскочила наружу.

— Бронебойные не берут! — сержант кричал прямо Кармелюку в лицо, пока тот подавал очередной снаряд. — Подкалиберные нужны!… Мы все в расход пустили. Две машины зажгли… убёг за подкалиберными. Ящик снарядов. У Могилевича выпросить надумали… Второй расчет на том конце оврага стоит. Держатся пока…

На миг сержант Зюзин замер, вслушиваясь в грохочущую канонаду. Над самым щитовым прикрытием свистели пули. То и дело они попадали в сталь, звонко и жутко выщелкивая. Это работали танковые пулеметы.

Чумазое лицо сержанта вдруг вытянулось, стало каким-то жалким и растерянным.

— Слышь, братишки… А я не слышу ничего. Неужто тишина такая?… Ась? Что говоришь?…

Старшина пытался докричаться до него. Про снаряды подкалиберные спрашивал. Только сейчас Аникин заметил две тонкие струйки крови, стекавшие из ушей сержанта. Кровь уже запеклась, и ее почти не было видно на покрытой копотью коже сержанта.

— Да… — тяжело выдохнул Кармелюк, сплевывая на усыпавшие землю стреляные гильзы. — Здорово сержанта шибануло. Барабанные, видать, перепонки начисто лопнули.

V

— Заряжа-ай! — команда сержанта Зюзина перекрыла гул канонады.

Старшина уже в готовности держал перед собой очередной бронебойный.

Произведя выстрел и хмыкнув, сержант вновь на секунду замер, отирая пот со лба.

— Да, едрить ее налево… снарядики-то у нас выходят понемножечку… Червенко должен был притарабанить ящик. Да только убили Червенку. Пулемет танковый прицепился к нему. Вел вдоль оврага. Убили Червенку… Вон он… лежит, родимый…

Сержант указал по флангу в правую сторону. Под прикрытием стального орудийного щита Аникин и Кармелюк вгляделись в направление, указанное Зюзиным. Убитого было хорошо видно. Он лежал в метрах пятидесяти по прямой, в пожухлой стерне изрытого воронками поля. Как раз там, где овраг резко забирал вправо.

— Он, вишь, к Могилевичу по оврагу добирался. А там крюк — метров четыреста. Так, вишь, решил на обратной дороге срезать. Напрямки отправился. А фрицам — как на ладони. Да еще с ящиком. Много ты уползешь… Ладно… Заряжай!…

Зычный крик Зюзина словно толкнул Андрея вперед. Перехватив винтовку, он кинулся по кромке оврага, пригибаясь, съезжая вниз вместе с сыпучей землей и снова карабкаясь кверху.

— Куда, куда?… — услышал он окрик Кармелюка.

— Снаряды, товарищ старшина!… Я мигом… — на бегу отозвался Андрей.

— Дурак, прихлопнут тебя. Там как на ладони все, насквозь…

Последних слов Андрей уже не слышал. Спасительный овражный отвес забирал вправо. Ему надо было выбираться наружу, под пули фашистских пулеметов.

Аникин выглянул из-за кромки. Танки отсюда казались еще ближе. До ближайшего, по которому бил из своей «сорокапятки» сержант, оставалось не больше трехсот метров. До убитого — метров пятнадцать. Отсюда его было хорошо видно. Андрей четко видел его руку, намертво сжавшую деревянную ручку снарядного ящика.

Они не сразу увидят его. Пока сообразят, пока начнут палить… Может быть, он успеет добраться до ящика. Но ведь еще нужно будет ползти обратно…

VI

Откуда-то, из самой глубины его памяти, вдруг всплыли слова. Он был совсем маленьким… бабушка стояла в углу, перед картинкой. Тем самым, таинственным и странным изображением. Эта картинка была большим страхом маленького Андрюши. Тусклая, потемневшая от времени и от того — страшная. И еще: она была одета в железную одежду. Как кольчуга богатыря или броня танка. От этого она казалась маленькому Андрею еще более зловещей.

К тому же папа почему-то очень ругался с бабушкой из-за этой картинки. Маленький Андрюша не понимал почему, но невольно подражал отцу — герою-красноармейцу, прошедшему Гражданскую войну. Наверняка у отца были причины для недовольства этой картинкой. И еще… Он боялся оставаться в комнате с этой картинкой наедине. Она всегда была темная и страшная. Они ютились в комнате поселкового барака всей семьей. Родители, бабушка, старшая сестра Оля и он. Угол был темный даже в солнечный день. А вечером, когда зажигали керосинку, темнота в углу сгущалась и дрожала от фитиля лампы, ужасная и живая. Но тот вечер… Андрей запомнил его на всю жизнь. Родителей не было дома и сестры. Они ушли в клуб, а его оставили с бабушкой. И он никак не мог с этим смириться и плакал, горько и безутешно. И бабушка баюкала его, баюкала, пока он не заснул. А потом он проснулся. Его разбудили слова. «Господи, Иисусе Христе и Сыне Боже, помилуй меня грешную…» А потом опять. Это был бабушкин голос. Он открыл глаза и увидел… Это была картинка. Та самая, но… совсем другая. Она горела и сияла, она светилась огнем. Сияющая женщина, в сверкающем платье, в сверкающих волосах, держала сверкающего мальчика. Ее лицо… оно было совсем не страшное. Оно было доброе. Оно было такое доброе и светлое, как у мамы, когда она наклонялась поцеловать его и сказать ему на ночь спокойной ночи.