Читать книгу "Город чудес - Эдуардо Мендоса"

– Если правительство и пойдет нам навстречу в этом вопросе, то в остальных наверняка пошлет куда подальше, – предположил Риус-и-Таулет, и все с ним согласились.

– И с Мадридом плохо, и без Мадрида никуда, – подытожил Мануэль Жирона. Он был известным в своих кругах финансистом, возглавлял общество «Атеней» и имел славу человека, никогда не теряющего самообладания. – Оставим до лучших времен эмоциональные вспышки и повернемся лицом к реальности, – предложил он. – Надо ехать в Мадрид и добиваться компромисса. Разумеется, это унизительно, но дело того стоит.

На этом в дискуссии была подведена черта и объявлен конец заседанию, проведенному в одну из сред в ресторане «Семь дверей». В следующее воскресенье после торжественной мессы в столицу отбыли два делегата от хунты. Муниципалитет выделил в их распоряжение экипаж, дверцы которого украшал лепной герб графства[19]. В карету сложили огромные папки из крокодиловой кожи со всей документацией, относящейся к проекту, сзади привязали веревками сундуки с бельем и другими вещами, необходимыми при длительном путешествии, ибо посланцы подозревали, что их отсутствие будет долгим. В Мадриде они остановились в гостинице и уже на следующее утро отправились в министерство развития. Их появление вызвало всеобщий переполох: дело в том, что делегаты хунты привезли из Барселоны и натянули на себя платье и плащи, принадлежавшие в свое время легендарному защитнику города Жоану Фивельеру[20]. По истечении почти двух веков сукно на одежде местами истлело, образуя проплешины, а шелк истончился и стал похож на паутину. Делегаты важно шествовали по коврам, с трудом неся на вытянутых руках, словно посольские дары, тяжеленные папки, а вслед за ними стелился бурый налет пыли и трухи, сыпавшихся с платья. Их звали соответственно Гитарри и Гитарро – имена, которые могли бы показаться нарочно придуманными к случаю, не будь они реальными. Посланцев провели в залу с высоченным потолком, богато изукрашенным софитами, где стояли только два кресла в стиле Ренессанса, совершенно не пригодных для сидения, и висела огромная картина трех метров в высоту и девяти в длину кисти неизвестного художника из мастерской Сурбарана. На картине был изображен золотушного вида отшельник с синюшной кожей, окруженный костями и черепами. В этой приятной компании их заставили прождать более трех часов, после чего отворилась потайная боковая дверь и появился какой-то субъект, с одутловатым лицом и бакенбардами, обрамлявшими узкую щель рта, одетый в роскошный камзол с галунами. Один из посланцев успел прошептать на ухо своему товарищу:

– Святая Китерия! Даже его взгляд и тот внушает страх!

Видимо, долгое ожидание слегка расшатало его нервы. Посланцы отвесили глубокий поклон, как потом выяснилось, не по адресу, поскольку субъект оказался всего лишь курьером. Он сухо сообщил, что сеньор министр не сможет принять их сегодня, и попросил оказать любезность прийти завтра в это же время. Конфуз, пережитый незадачливыми посланцами, введенными в заблуждение презентабельностью курьерского камзола, был первым и, увы, не последним в нескончаемой веренице других несчастий. Делегаты хунты очутились в чуждой для них среде. Они растерялись и не знали, как следует себя вести в этом городе таверн и монастырей, полном уличных торговцев, наглых чулос[21], сводней, нищих с гноящимися язвами и попрошаек; в городе, где существовал параллельный, еще более странный и грозный мир – мир показной мишуры и церемоний, населенный ловцами синекур, генералами-интриганами, священниками-чудотворцами, жуликоватыми аристократами, фаворитами, тореро, шутами-карликами и придворными бездельниками всех мастей, которые издевались над их каталонским выговором, их манерой строить фразы и над ними самими. Посланцы провели три месяца в бесполезных метаниях между гостиницей и министерством, министерством и гостиницей, проели все суточные, отпущенные им городом, а когда вконец издержались, написали в Барселону с просьбой выслать инструкции. С обратной почтой они получили пакет, отправленный лично Риусом-и-Таулетом, в котором были деньги, гипсовая статуэтка Богоматери Монсерратской и послание, гласившее следующее: Мужество и еще раз мужество. Кто-то должен уступить, и, с Божьей помощью, это будем не мы. Бедные посланцы почти не выходили из гостиницы, где прислуга, привыкшая к их присутствию, давно поняла, что не следует ожидать от них слишком щедрых знаков благодарности, а потому не спешила сменить полотенца и простыни или пройтись сметкой из перьев по немногим предметам убогой мебели. В целях экономии они, испытывая большие неудобства, жили в одной комнате, в ней же завтракали и ужинали, подогревая еду в ванне с горячей водой. Но больше всего страданий им приносили ежедневные утренние визиты в министерство. Трутни и прочие паразиты, в изобилии водившиеся в коридорах и приемных, сочиняли про них обидные частушки и распевали их на все голоса у них за спиной. Те, кто был рангом повыше и ближе к министру, шутили еще изощреннее, например, подвешивали к притолоке двери, где должны были пройти посланцы, ведра с водой, протягивали на их пути проволоку, чтобы полюбоваться падением, и подносили к полам их сюртуков горящие свечи. Иногда, войдя в приемную, они находили, что ренессансные кресла заняты другими сидельцами, по-видимому четко усвоившими пословицу: кто рано встает, тому Бог дает. Более удачливые соперники, привычные к таким ситуациям и закаленные жизнью, до отказа заполненной вечным ожиданием милости, лицемерием, бесчисленными просьбами и разного рода прошениями, хлопотами и разочарованиями, притворились, будто не замечают присутствия коллег по несчастью, и за три часа, проведенные вместе, не уступили им кресла ни на минуту. Министр по-прежнему их не принимал. Каждый день после ставшего уже ритуальным ожидания, за время которого они успели изучить зал как свои пять пальцев, открывалась потайная дверь, из нее сначала высовывались пышные бакенбарды, а затем появлялся их обладатель. Он торжественно вручал им на подносе наспех нацарапанную записку с уведомлением, что его превосходительство, несмотря на горячее желание, к сожалению, сегодня не сможет их принять. Обескураживающая беззастенчивость, с какой министр тут и там употреблял жаргонные словечки и выражения, делала эти записки совершенно невразумительными для понимания, что еще больше удручало наших посланцев, поскольку они уходили, так и не разрешив своих сомнений относительно указаний министра, а главное – его настроения, малейшие нюансы которого пытались предугадать. Время от времени после мучительных колебаний и споров между собой они сочиняли ответные послания. Для этой цели в специальной типографии, расположенной на улице Майор, были заказаны официальные бланки, однако на них, то ли по ошибке, то ли с умыслом, вместо каталонского, как они просили, был оттиснут герб Валенсии. На переделку бланков потребовался бы еще месяц, и они смирились. На бумаге с чужим гербом они писали министру следующее: В понимании того, что Ваше Превосходительство, чьи дни да продлит Всемилостивый Господь, пребывает все время в трудах тяжких, мы все же позволили себе почтительно настаивать на высшей степени важности порученной нам миссии, и далее в том же духе. На что министр на следующий день отвечал такими изысканными оборотами, как: «сидеть в глубокой заднице» (быть стесненным во времени), «бегать с расстегнутой ширинкой» (быть обремененным работой), «дристать на бегу» (спешить), «день святого блуда пришелся на понедельник» (чем призывал к терпению), «спустить штаны по самое не балуйся» (неясный смысл) и тому подобное; свои послания он обычно заканчивал так: «увидимся, когда рак на горе свистнет» или чем-то похожим. Если бы Ваше перо не утруждало себя обилием столь изящных острот, – не выдержав, написали наши посланцы, – в распоряжении Вашего Превосходительства было бы значительно больше времени. Домой своим семьям они отсылали письма, полные досады и тоски. Иногда чернила были размыты упавшей невзначай слезой.