Читать книгу "Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века - Олег Валентинович Ауров"

повсеместно в пределах каролингских земель, от Франции до Италии. Однако в дальнейшем, в ходе развития феодализма и усиления знати, оно исчезло в то время, как Леон и Кастилия стали блестящим исключением из правил[114]. Здесь не только сохранилась, но и усилилась конница, состоявшая из людей (1) незнатных, но лично свободных и (2) обладавших боевым конем и оружием и несших военную службу в коннице. Причем в отличие от А. Эркулану К. Пескадор не связывает происхождение этого слоя с традицией римских куриалов, а в отличие от Э. де Инохосы и Э. Майера — с образом жизни свободных воинов-германцев. Как и ее учитель, исследовательница видит истоки «народного рыцарства» исключительно в специфических условиях начального периода Реконкисты, особенно в обстоятельствах, связанных с колонизацией области р. Дуэро. К концу XI в., в период правления Альфонсо VI, конники-вилланы предстают как гомогенный слой, вполне оформившийся в сословном отношении[115].

Традиция «народного рыцарства» проходит, как считает К. Пескадор, через всю дальнейшую историю Испании, вплоть до раннего Нового времени. Определенные отзвуки этой традиции (институты caballeros de alarde, caballeros de quantía и некоторые другие) встречались и в начале XVII в. Свой статус «народные рыцари» могли получить как в силу приобретения или получения от сеньора или короля коня и оружия, так и в качестве повинности, и по наследству. В ходе военных действий конники-вилланы выполняли, как правило, вспомогательные функции, действуя наряду с тяжелой рыцарской конницей, состоявшей из аристократов или (позднее) наемников. За службу незнатные конники наделялись широким кругом привилегий, как податных, так и судебных; в ряду прочего они получали материальную (в том числе денежную) помощь в виде отчислений от некоторых платежей, собиравшихся по месту их жительства. Кроме того, достаточно рано они добились лидирующей роли в «муниципальной системе» — в консехо; там они заняли наиболее важные позиции — судей, алькальдов и других главных «магистратов».

Ряд наблюдений, сделанных К. Пескадор, несомненно сохраняет свое значение до настоящего времени. Вместе с тем с первых страниц книги обращают на себя внимание и определенные уязвимые аспекты авторской концепции. Не вдаваясь в подробности (поскольку я специально остановлюсь на этих вопросах ниже[116]), замечу лишь, что аргентинская исследовательница игнорировала некоторые важные данные, явно противоречившие ее концепции. Кроме того, общая методология исследования выглядела архаично даже применительно к 50–60-м годам XX в. Общие теоретические представления о средневековом рыцарстве автор почерпывает из работ, появившихся на рубеже XIX–XX вв. (Г. Бруннер, К. Саур, Ф. Лау и др., в лучшем случае Ф.-Л. Гансхоф[117]).

Разумеется, тогда еще не вышла в свет этапная работа Ж. Дюби, заложившая основы современных представлений о характере средневекового рыцарства, в том числе о его незнатных истоках[118]. Однако уже давно была опубликована его же знаменитая книга о Макконэ[119]; уже давно появилось «Феодальное общество» М. Блока и т. д. Однако К. Пескадор как будто сознательно игнорировала эти факты, искусственно задерживаясь в ушедшей историографической эпохе и ограничивая свой кругозор почти исключительно испанскими и португальскими исследованиями.

Рискну предположить, что причиной тому были противоречия между общеевропейским историографическим контекстом рубежа 60-х годов XX в. и образом «особого общества», на общем фоне выглядевшим все более архаично. Однако в Аргентине, на другом берегу Атлантического океана, за тысячи километров от Европы, эти новации, по-видимому, еще не ощущались. Так, помещенная в том же журнале статья соученицы К. Пескадор М. дель Кармен-Карле полностью соотносится по духу с работой о «народном рыцарстве»[120]. То же можно сказать и о более ранней работе другой ученицы К. Санчеса-Альборноса — Н. Гуглиельми о власти «сеньора города», в которой последний оказывается всего лишь представителем короля в городе, по существу аналогом комита позднеримского или вестготского времени[121].

Однако в контексте настоящей работы наибольшего внимания заслуживают все же исследования М. дель Кармен-Карле: именно она в 1960–1970-х годах выступила с текстами, посвященными истории средневековых городских учреждений, вписав ее в контуры общих представлений своего учителя. Именно эти работы стали последним этапом формирования основ современных представлений о характере консехо как правового и социального института[122]. Среди существенных новаций, введенных М. дель Кармен-Карле, следует выделить принципиальный отказ от поисков непосредственного предшественника консехо в X в. Возникновение муниципия связывается не с каким-либо конкретным институтом, а с влиянием традиции местных собраний вестготского времени и начального периода Реконкисты в целом.

С конца XI в. такое консехо приобретает черты муниципия, первый признак которого вслед за Э. де Инохосой она видит в наличии органа местного управления, члены которого избираются членами консехо (первые подобные примеры отмечаются применительно к 1076 г. (фуэро Сепульведы и Нахеры)). История «свободного консехо-муниципия» подразделена автором на три периода. Первый (конец XI — вторая половина XII в.) — «раннее консехо», уже наделенное определенными иммунитетными правами и избиравшее отдельных должностных лиц, но еще лишенное широкой автономии. Второй (конец XII — середина XIII в.) — наивысший расцвет, начало которого связывается, в частности, с появлением пространных фуэро, закрепивших автономный режим. Третий (вторая половина XIII — середина XIV в.) характеризуется двумя основными тенденциями. С одной стороны, это время наивысшего расцвета и могущества консехо-муниципиев, время городских союзов (эрмандад), совпадавшее с наибольшим ослаблением королевской власти в конце XIII — начале XIV в.[123] С другой стороны, это эпоха постепенного (хотя и не равномерного) ограничения муниципальных свобод, которая начинается с Альфонсо X Мудрого (1252–1284) и завершается Альфонсо XI. Причины исчезновения свободного муниципия в середине XIV в. трактовались в рамках концепции Л.Г. де Вальдеавельяно.

Несколько уточняется тезис о консехо XII–XIII вв. как институте «непосредственной демократии». Подчеркивается, что последняя носила все же ограниченный характер, поскольку из ее системы были исключены лица, проживавшие на территории консехо, но не обладавшие полнотой гражданских прав, а также представители знати. Кроме того, муниципальные магистратуры с конца XII в. были монополизированы «аграрным патрициатом» — конниками-вилланами. И все-таки даже при учете этих коррективов М. дель Кармен-Карле считает, что демократия существовала: она выражалась прежде всего в контроле местных граждан за муниципальными магистратами посредством их ежегодного переизбрания.

Значительное уточнение претерпел и другой тезис — о единстве правового режима, объединявшего город и сельскую округу в системе консехо. Выделяется два главных варианта взаимоотношений городского центра и округи. Первый из них был характерен для городов, располагавшихся близ «дороги Сантьяго», где правовой режим, действовавший в городе, не распространялся на пригородную территорию, а связи первого и второй имели скорее экономическую, чем политическую природу. Второй же вариант, предполагавший единство правовых норм в собственном смысле, был характерен лишь для городов центральной и южной Испании. Однако и здесь