Читать книгу "Де Бюсси и инфанта - Анатолий Матвиенко"

А я, скитаясь по югу Франции и отнимая чужие жизни, даже не подозревал, что оборвалась единственная важная для меня ниточка в этом мире.

Никакого предчувствия. Никаких сигналов. Никаких тревожных звоночков в подсознании! С самой нашей последней встречи и до этой минуты Эльжбета оставалась для меня живой! С ней вёл долгие мысленные разговоры, рассказывал о своих чувствах, о покинутом мире, о несбывшихся мечтах, о дочке, погибшей под французскими бомбами в Сербии…

Всё. Их обеих больше нет. Ни в одном из миров!

И меня нет. Потому что жалкая тень человека, качающаяся на чужой лошади и в чужом теле – тоже не человек.

Я не знаю, не помню, не желаю слышать, что мне говорили! Вообще, дорога до ближайшего постоялого двора куда-то пропала, словно ненужный, свёрнутый и заброшенный в кладовую ковёр. Слабое кислое вино лилось в меня как в бездонный провал, ничуть не давая облегчения, затем всё исчезло…

Линия сердечного ритма на мониторе выписала несколько сумасшедших прыжков и вдруг выпрямилась, затрепетав мелкой дрожью фибрилляции. Взвыл тональный сигнал тревоги. Французские врачи с неохотой отложили круассаны с кофе, смуглый доктор – сэндвич с халяльной говядиной. Коматозный пациент столько лет не доставлял беспокойства, и тут…

– Разряд!

– Есть разряд!

Сердечный ритм восстановился лишь с третьей попытки.

– Что-то наш русский сегодня совсем плох, – заметил ассистент, стягивая перчатки. – Кстати, доктор, откуда у него этот шрам под глазом? Я помню, год назад сюда перевёлся, не было шрама. Одни морщины. Совсем старый стал.

– Не знаю, – ответил врач. Он тоже снял перчатки и швырнул в мусорку. – Хоть бы наши перестали упрямиться и разрешили русским забрать его в Москву. Может, на Родине оклемается.

– Значит, если наш доктор свалится в коме, отправим его в Дамаск! – хихикнула медсестричка на ухо другой.

Перебивая больничные запахи, в палате появилось амбре винного перегара. Врач как истый суннит, отвергающий спиртное, гневно потянул носом, стараясь выяснить, кто из бригады употребил на работе. Тщетно! Винный дух шёл от больного.

– Похоже на красное сухое вино, – заключил опытный ассистент. – От русского я скорее ожидал водочного выхлопа. Русские – они такие, водку даже в коме найдут.

Пациент выгнулся, встряхнул руками и затих. Очевидно, во вселенной, где гуляло его заблудившееся сознание, пожилому мужчине приходилось несладко.

…Из забытья меня вышвырнуло как воздушный пузырь из глубины. Непереносимая боль утраты, возведённая в степень благодаря жуткой головной боли, сложились в настолько бесчеловечное сомножество терзающих чувств, что больше всего захотелось обратно. В темноту. В ничто. Навсегда!

Но помереть мне не дали, пусть жизнь порой хуже смерти. Ногтев опрокинул на меня ещё ведро ледяной воды, первое как раз и послужило причиной пробуждения. Невзирая на попытки сопротивления, они с Тимофеем сграбастали меня под руки-ноги и потащили в баню.

На юге Франции – русская баня? Впрочем, сложена она была очень наскоро, в простом бревенчатом сарае, натопленном по-чёрному, булыжники поверх железного ящика с углями, шайка с холодной водой, с нагретой водой, низкая полка и высокая полка, при виде которой мой больной разум сообразил: главные мучения дня только начинаются.

Минуты длились как годы. Всё мечтал – сейчас потеряю сознание и не очнусь никогда… Красота!

Не позволили. Через часа два, отдубашенный еловыми вениками (а где взять сушёные дубовые или берёзовые?), брошенный в холодную воду и снова истерзанный в парной, я лежал на длинной скамье, обёрнутый как мертвец в длинное белое полотнище, а стрельцы о чём-то балагурили на своём московско-тарабарском наречии, в коем только матерные слова были хорошо знакомы. Фёдор с провалом на месте глаза смотрелся зловеще, пока не натянул повязку, правда, и с ней не казался пушистым домашним питомцем.

Внутрь сунулся горбатый нос Чеховского. Эскулап втянул ноздрями удушливый чад примитивного очага и ретировался. Думаю, убедить Наварру принять баню а-ля рюсс по примеру Генриха Анжу ему не удастся. Мой нынешний король не страдает французской болезнью и другими болячками, в некоторой степени излечиваемыми парилкой. Хоть мыться почаще ему бы не помешало.

– Где я? Что это за…

Скорее всего, из моей пространной тирады русские поняли только самые энергичные выражения, коим в неизменном виде суждено пережить петровские реформы и нашествие французского, если, конечно, здешняя история повторит мне известную.

– Оживаешь, – заключил Павел и протянул мне кружку ледяного сидра. – Много не налегай. Сидр тоже хмельной слегонца, тебя со вчерашнего опять развезёт.

Рождённые в Московии – потомственные эксперты по похмелью. Хоть на Руси и не пили так по-чёрному, как в XIX веке, когда началось спаивание населения ради выдавливания последних медяков… опять-таки, в другом мире, в моём нынешнем всё может произойти иначе.

Мысли двинулись в привычном порядке, мозг перекручивал увиденное, сравнивая с опытом де Бюсси и знаниями полковника внешней разведки РФ, а душу по-прежнему испепеляла боль от страшного известия из простреленного письма. Я продолжаю жить, хоть непонятно – зачем…

Воевода присел рядом со скамьёй. Его коротко стриженная голова оказалась совсем близко. Он отобрал у меня кружку с сидром и отхлебнул.

– Знаешь, когда Генрих Анжуйский запил на месяц из-за смерти Марии Клевской, я счёл его слабаком. Но, брат, он не был близок с твоей… – Павел не назвал её по имени. Деликатный бугай-стрелец, слышали о таком? Мне не приходилось. Ногтев меж тем вздохнул и продолжил: – Ну, а я знал ту литвинку. Немного. Поэтому понимаю тебя.

– И что?

– Да ничего хорошего. Она была как роза, выросшая на севере среди снегов. Распустилась, расцвела. Но выжить не смогла бы. Никак.

Французский Ногтева здорово подтянулся с нашего выезда из Парижа, ошибки он делал редко. Наверно, забрал способности у подчинённых.

Русич выразил то, о чём я думал уже миллион раз: Эльжбета была рождена не для этой эпохи и этой страны. Более того, я не представляю, какое время и какое общество ей бы подошло. Вряд ли идиот-духовник, накачавший юную девушку религиозным максимализмом, в полной мере виноват в её странном мировоззрении. Христианские догмы внушали многим, но далеко не все скатывались до подобной жертвенности. Умерщвление плоти в монастыре её доконало всего за… Бег мысли прервался для несложного арифметического расчёта. За девять месяцев!

Я резко выпрямился на скамье, встревожив смоленскую сиделку.

Девять месяцев! Совпадение или… Или она умерла родами, а в монастыре живёт наш сын? Или дочь. А может – ребёнок не пережил рождения либо не дотянул до года, в XVI веке до первого дня ангела не доживает половина младенцев…

Голова затрещала, и я с запозданием понял причину – слишком сильно стиснул её руками. Ч-чёрт, я, похоже, моторику не контролирую, сейчас любой прохвост, вызвавший меня на дуэль, заколет первым же выпадом.