Читать книгу "Хождение в Похъёлу - Никита Тихомиров"

Пойкко распрямил ноги и взглянул на усевшегося возле соседнего куваса Каукиварри. Старик промывал рану, поливая себе из бурдюка. Рана вновь открылась и сочилась кровью. Челюсти исавори шевелились — Каукиварри старательно измельчал редкими зубами листья суссо.

Мальчик подошёл и уселся рядом. Пока дед лёгкими прикосновениями смывал кровь и накладывал новую порцию мази на ногу, Пойкко с сочувствием поглядывал на него, кривя лицо в гримасе сострадания. Исавори пыхтел и отдувался, временами пальцы его замирали, и по лицу проходила судорога — видно, нечаянно сам себе причинял боль.

Ощутив позывы пустого желудка, Пойкко взял из кучи охапку дров, занялся костром. В сумке исавори ещё оставалась пара куропаток, добытых самим Пойкко прошлым вечером, которых надлежало поскорее съесть, тем более, что и так подходило время ужина.

Пока Пойкко разогревал заранее поджаренные птичьи тушки, исавори растянулся на земле и тихо лежал, лишь время от времени отгоняя с лица назойливых насекомых. Он был задумчив, на лице его обострились морщины — нога никак не давала забыть о себе. Когда еда приспела, Каукиварри, превозмогая неохоту, сел и придвинулся к костру. Внук подал ему горячую, прокопчённую до черноты тушку, и старик лениво впился в неё зубами.

После еды они отдыхали, развалившись на пушистой траве, наслаждаясь тёплым вечерним солнцем. Лес пообсох, но дышалось легко. С болот и реки навевало влажной прохладой.

Каукиварри ни о чём не расспрашивал, но Пойкко чувствовал, что исавори ждёт от него объяснений. А мальчик не знал, как и с чего начать. Почему-то ему казалось, что дед начнёт ругать его за самовольную отлучку, а рассказ о встрече с медведем, ставшей итогом его похождений, вообще мог вызвать у исавори вспышку гнева. О такой встрече следовало бы умолчать, но Пойкко решил ничего не скрывать, потому как сам Каукиварри всегда учил его быть честным. Стараясь придать своему голосу некоторую небрежность, Пойкко напомнил деду о своей отлучке.

— Это хорошо, что ты отыскал листья суссо, — кивнул исавори, морща седые брови. — Но впредь надо предупреждать, когда уходишь.

Каукиварри задержал цепкий взгляд на лице внука, и Пойкко показалось, что старик заранее всё знает. Смутившись, мальчик не смел смотреть деду в глаза, а тот, почуяв неладное в душе внука, придвинулся плотнее. Кусая губы, нервно накручивая на пальцы завязки своих перепачканных грязью пэйги, Пойкко, наконец, решился и заговорил:

— Я шёл по тропе в сторону стоянки с куванпылами, — он запнулся, смахнул с раскрасневшейся щеки комара, почесал нос и продолжил, по-прежнему не находя сил смотреть в глаза строгому собеседнику. — Я дошёл до бревна, что висит над тропой и тогда… я не заметил… он… медведь…

От волнения у него перехватывало дух. Чувство вины мешало сосредоточиться. Медленно, отгоняя ненужную, но вполне объяснимую робость, он поведал исавори всё от начала и до конца. Рассказ получался нескладным — Пойкко не мог подобрать нужных слов, запинался, начинал повторяться, а то и вовсе замолкал.

Исавори слушал с настороженным вниманием, не перебивая. В паузах, во время которых Пойкко старался припомнить малейшие подробности происшедшего, Каукиварри громко сопел и теребил чахлую бородёнку. Он тоже заметно нервничал, но сдерживался, давая возможность внуку выложить всё до конца.

Когда Пойкко окончил рассказ и покорно опустил голову, готовый принять любое наказание за свою неосмотрительность, Каукиварри долго не мог вымолвить ни слова. Может, внук и поступил опрометчиво, но не менее виновен и он сам: ведь это именно он, а никто иной, просил мальчика отыскать траву суссо. Кто ж знал, что поиски её выведут Пойкко на медведя? Разве что — Л’ёкко.

— Это хорошо, что всё так кончилось. Должно быть, ты напугал медведя. Редко кому удаётся так легко отделаться. Медведь — могучий зверь. Он помогает Таапо, хозяину.

Каукиварри говорил важно, с расстановкой, хотя в душе его творилось смятение, не меньшее, чем у Пойкко. Но он не был ни толкователем, ни колдуном. Наверное, всё это что-то значит, но что именно — остаётся загадкой.

Пойкко столкнулся с воплощением Силы и остался жив. Почему, зачем? Чей промысел стоял за случившимся?

Старик снова лёг и более не произнёс ни звука. Смежил веки и притворился спящим; нужно было многое обдумать. И обязательно, придя в стойбище Саусурри, надо отыскать знающего человека и всё ему рассказать. Теперь, накануне посвящения Пойкко, это событие могло приобрети особое значение. А вдруг, это знак свыше? Каукиварри начал перебирать в памяти людей рода Сууто, пытаясь припомнить тех, кто мог бы оказаться полезен. Старый колдун Сууто умер. Отличный был человек, многое знал, умел разгадывать тайны. Он бы обязательно помог. А кто теперь там говорит с духами, исавори не знал: должно быть, кто-то из молодых.

Пойкко забрался внутрь облюбованного ими куваса и занёс внутрь их с исавори вещи. Постель устраивать было не из чего. Что ж, придётся спать просто на циновке. Хотя можно принести лапника, но сегодня делать этого не хотелось: пришлось бы идти подальше в лес — на болотине и в тайко-сья ничего трогать, тем более ломать, нельзя. А в лесу можно опять столкнуться с медведем, чего страшно не хотелось. Лапник, в конце концов, можно принести и завтра. Рассудив таким образом, Пойкко вылез из хижины и пошёл побродить по тайко-сья. Дед, похоже, действительно уснул. Дыхание его стало ровным и глубоким.

Мальчик побрёл вдоль изгороди, рассматривая черепа, висящие на жердях, и пузатых болванов, расставленных у подножия каждого из кедров. Он никогда ещё так свободно не расхаживал по священному месту, даже у себя дома. На молениях, если исавори брал его с собой, было как-то не до разглядывания диковин тайко-сья. Обычно дед поручал ему разводить жертвенный огонь, раскладывать амулеты, а после заставлял истово просить покровителя рода и предков помощи в каком-либо деле. Как-то не до болванов было, да и боязно. Раньше он вообще старался не слишком-то глазеть по сторонам, боясь прогневить духов. Теперь же можно было осмотреть всё подробно, благо что тайко-сья принадлежало другому роду.

Он неторопливо шагал вдоль забора, подходил к истуканчикам, присев на корточки, внимательно их осматривал, иногда даже трогал. На дальней от кувасов стороне тайко-сья, где деревья скрывали от глаз хижины, Пойкко приостановился и взглянул на святая святых — обитель покровителя.

Видно было, что кровлю на нём недавно починяли. Пласты свежей коры, уложенные поверх берестяных полос, поблёскивали на заходящем солнце каплями выступившей смолы, запах которой долетал до него даже с расстояния в тридцать локтей. А вот брёвна выступающих из земли венцов были старыми, посеревшими от непогоды и покрытыми сочными лепёшками мха. Здесь, у задней стены святилища, был вкопан накренившийся от времени истукан, оскаленным страшным ликом отпугивающий всякую нечисть со стороны подступавшего к самой городьбе дремучего леса. С ветвей кедров, в сени которых стояла полуземлянка, свисали гроздья оберегов и подношений, полоски потемневшей бересты и лоскуты крашеной кожи. Выглядело всё это пугающе.

Пойкко испытывал страстное желание приблизиться к святилищу и даже заглянуть внутрь, но, помня наставления исавори, не стал подходить ближе. Он не колдун и не смотритель тайко-сья, он даже не стал ещё полноценным членом рода, а значит не имеет никакого права тревожить покой покровителя, пусть даже и чужого.