Читать книгу "Девятый час - Элис Макдермот"

Однажды после полудня в начале лета, когда Салли еще не исполнилось двух лет, Энни и монахиня сидели вместе в тишине, а малышка играла на коврике между ними. Они разбирали пожертвованную одежду: сортировали, осматривали, отделяли то, что можно отстирать, починить и раздать бедным, от того, что отправится на тряпки или (если имелись следы моли или вшей) в топку. Поскольку монахини предоставили Энни право первого выбора (разве она не бедная, в конце концов?), большая часть одежды ее дочери происходила из этих корзин с пожертвованиями, равно как и многие ее собственные блузки и юбки.

Вполне возможно, этим и объясняются белые шерстяные пальто, рейтузы и шапка, которые так ярко запечатлелись в памяти отца. Зимний костюм, слишком красивый, чтобы перед ним устоять, и слишком хорошо сидевший на девочке, чтобы приберегать для холодной погоды.

Внезапно Салли громко взвизгнула и разревелась, зажав кулачком глаз. Уронив проеденную молью шаль, которую как раз изучала на просвет, Энни опустилась на колени подле дочери. Сестра Иллюмината подалась вперед. Девочка раскраснелась и вопила.

– Ей что-то в глаз попало, – сказала старая монахиня, а Энни попыталась отвести кулачок ребенка.

Салли сопротивлялась. Она сжимала что-то в ручке.

– Покажи, что у тебя там, милая, – уговаривала Энни.

Но девочка не подчинялась. Она отводила руку от матери и кричала все более отчаянно, хотя и прижимала кулак к лицу. Это был кусочек белого мыла. Энни заметила, что самая маленькая из вырезанных сестрой уточек лежит теперь на коврике без головы.

– Дай ее мне, милая, – сказала Энни. – Ты делаешь себе больно.

С некоторым усилием она отвела руку от лица девочки, но не сумела уговорить ее разжать пальцы. Тем временем сестра Иллюмината сходила за мокрой тряпкой, которую протянула Энни. Лежа на коленях у матери, малышка по-прежнему плакала, но продолжала сжимать кусок мыла. Энни положила мокрую тряпку на глаз, который разъедало мыло. Сестра Иллюмината мягко попыталась забрать у девочки голову уточки, но та снова отстранилась. Она не желала расставаться с игрушкой.

– Какая упрямая! – прошептала Энни. – Вот уж кто не сдастся! – А потом добавила: – Это у нее от Джима.

Сестра Иллюмината склонилась над ними обеими, такая широкая в своем одеянии и слегка влажном переднике, и положила красную мокрую руку на тонкие волосенки девочки.

– Тогда, выходит, Джиму надо спасибо сказать, – решительно изрекла она. – Такая уж точно безвольной не вырастет.

Позже, когда вниз проникли запахи готовящегося обеда, Энни вдруг услышала собственный голос:

– Джим ни за что не стал бы есть репу. – А еще позднее, когда город накрыла волна зноя: – Слава богу, Джим никогда не был пьяницей, но в такой день, как этот, пивка бы выпил.

Салли росла, и, когда она отмалчивалась в присутствии незнакомых людей, Энни говорила: «Джим тоже был застенчивым. Когда мы только познакомились, я все спрашивала себя: он хотя бы слово мне скажет?»

В сырой подвальной монастырской прачечной Энни говорила: «У Джима был хороший голос, но балладам он предпочитал глупые песенки, я прямо из себя выходила». Или: «У Джима был друг, который носил похожие ботинки». Или еще: «Джим терпеть не мог тугие воротнички». Она повторяла: «Джим был… Джим предпочитал… Джим как-то сказал…»

Миссис Тирни могла с восторгом рассказать уйму историй о ее несносном муженьке, но во время утренних прогулок такт и предрассудки мешали женщинам говорить об утрате Энни. Люди, которые знали Джима при жизни, друзья и соседи опускали глаза всякий раз, когда встречали Энни в вестибюле или на улице. Сестра Сен-Савуар упокоилась с миром. А сестра Жанна, которая знала все, хранила это знание в своем сердце.

А потому его имя тоже стало в какой-то степени запретным. «Джим был… Джим предпочитал… Джим как-то сказал…» Но здесь, в монастырской прачечной, Энни произносила его так свободно, как, возможно, делала бы, если бы он еще жил и дышал в мире наверху. Как если бы была замужней женщиной с несносным муженьком, а не вдовой с ребенком. И сестра Иллюмината сочувственно слушала, как слушала бы семейную любая незамужняя подруга.

Салли было шесть лет, когда, подняв глаза от бумажных кукол, затесавшихся в корзину с пожертвованиями, она спросила:

– Кто такой Джим?

Ей было девять, когда она надумала поинтересоваться, где похоронен ее отец. И мать, положив руку себе на грудь, ответила:

– Здесь.

Ей было почти одиннадцать, когда она пришла домой из школы, чтобы с упоением рассказать, как один одноклассник ездил на могилу отца, о поездке на трамвае и чудесном пикнике на зеленой траве. Со смехом встряхнув головой, ее мать сказала:

– Так пусть приезжает к нам.

Смех матери всегда удивлял и волновал девочку. Улыбнувшись, она прижалась ладонью к ее щеке. Она по ошибке приняла шутку за приглашение.

Девятый час

В богослужебном кругу монастыря молитвы девятого часа читались в три пополудни. Каждая сестра, не занятая обходом больных или сбором милостыни, возвращалась к этому времени в монастырь.

Много позднее, когда колени сестры Иллюминаты будут скованы артритом и она станет проводить все дни на табурете у гладильной доски, она сможет только поднимать глаза к потолку и, перекрестившись, беззвучно молиться, но в годы, на которые пришлось детство Салли, сестра при звуках колокола бросала свои дела, вытирала руки, опускала рукава и тяжелой поступью поднималась по деревянной лестнице. Энни, заканчивая штопать или складывать белье, прислушивалась к молитвам, пению псалмов, потом гимна, затем ждала звуков, предвещавших возвращение сестры Иллюминаты, – пыхтенья и клацанья четок. А когда сестра Иллюмината снова бралась за работу, Энни с надеждой вслушивалась снова, не послышатся ли на лестнице другие, легкие шаги. В удачные, в самые лучшие дни она поднимала глаза и видела: через перила, радуясь как ребенок, что застала их тут, перегибается сестра Жанна.

– Передышка! – возвещала при появлении молодой монахини сестра Иллюмината, и в ее голос непременно закрадывалась обида. – Комендантский час сегодня отменяется, – добавляла она, явно ревнуя и дуясь и тут же прощая, ведь молодые женщины так искренне радовались встрече. В конце концов, подобное притягивает подобное, и сестра Иллюмината сама когда-то была молода и держалась за руки с некой худой, чумазой, забавной девчонкой по имени Мэри-Пэт Ши. Она все еще помнила, как крепко сжимала ее рука руку Мэри-Пэт, помнила ее болотистый запах, веснушки, грязные ногти и сияющие зеленые глаза, помнила мускулистое, гибкое маленькое тело подле ее собственного. В другой жизни сестра Иллюмината знавала такие же радости.

– Хочешь глотнуть свежего воздуха? – спрашивала иногда сестра Жанна. А иногда: – Хочешь сбегать за содовой? – Или: – Хочешь сходить за покупками?

Это стало возможным благодаря сестре Люси. Когда Энни только начала работать в монастыре, а Салли была еще совсем маленькой, взгляд сестры Люси останавливался на сестре Жанне, вместе с другими монахинями выходившей из часовни после девятого часа.