Читать книгу "Я не боюсь - Никколо Амманити"

Я хотел увидеть его лицо, но боялся дотронуться до головы.

Наконец, сделав усилие, я протянул руку и поднял пальцами краешек покрывала, пытаясь стащить его с лица, и тут мертвец согнул ногу.

Я сжал кулаки, широко раскрыл рот, ужас ледяной рукой сковал мне плечи.

Затем мертвец распрямил грудь, словно живой, и, не открывая глаз, протянул ко мне руку.

Волосы у меня встали дыбом, я заорал, отскочил к стенке, попав ногой в ведро с дерьмом, разбрызгав его во все стороны.

Мертвец тоже закричал.

Я топтался в дерьме, пока наконец, ухватившись за веревку, одним отчаянным рывком не выскочил из этой ямы, словно ошалевшая блоха.

Давя на педали, я мчался по колдобинам, рискуя в любой момент вылететь в кювет и сломать себе шею, но не тормозил. Сердце готово было разорваться, легкие горели. Кончилось тем, что я взлетел в воздух и грохнулся в канаву на обочине дороги. Поднялся с дрожащими ногами и оглядел себя. Колено было расцарапано до крови, вся майка в дерьме, у сандалии оторвалась перемычка.

Дыши, сказал я себе.

Я дышал и чувствовал, как успокаивается сердце, восстанавливается дыхание, и внезапно ощутил, что страшно хочу спать. Я растянулся на земле и закрыл глаза. Под веками все было красным. Страх еще не прошел, отдаваясь на дне желудка. Солнце грело заледеневшие руки. Цикады стрекотали у самых ушей. Пульсировало разбитое колено.

Когда я вновь открыл глаза, по мне сновали огромные муравьи.

Сколько я спал? Пять минут или два часа?

Я вскочил на Бульдозер и помчался к дому. Я крутил педали, а перед глазами стоял мертвый мальчик, который поднимался и тянул ко мне руки. Его землистое лицо, закрытые глаза, распахнутый в крике рот.

Сейчас все казалось мне сном. Потерявшим силу кошмаром.

Он был живым. Он только притворялся мертвым. Почему?

Может, он был болен. Может, он был монстром.

Оборотень, и по ночам превращался в волка. И его держали на цепи, потому что он опасен. Я видел по телевизору фильм о человеке, который в полнолуние превращался в волка и нападал на людей. Крестьяне поставили на него ловушку, волк попал в нее, и один охотник убил его, и волк умер и превратился в человека. Он стал аптекарем. А охотник был сыном этого аптекаря.

Может быть, и этого мальчика держали под листом на цепи в яме, чтобы изолировать от лунного света.

Оборотней нельзя вылечить. А чтобы убить их, нужна специальная пуля из серебра.

Но оборотней не существует.

«Кончай ты с этими монстрами, Микеле. Монстров не существует. Призраки, оборотни, ведьмы – все это глупости, придуманные специально, чтобы пугать таких наивных, как ты. Надо бояться людей, а не монстров», – сказал мне как-то папа, когда я спросил его, могут ли монстры дышать под водой.

Но, если его держат там взаперти, должна быть причина.

Папа мог бы объяснить мне все.

– Папа! Папа… – Я толкнул дверь и вбежал в комнату. – Папа! Я должен тебе… – Слова застряли у меня в горле.

Он сидел в кресле с газетой в руках и смотрел на меня жабьими глазами. Страшными жабьими глазами, которые мне приходилось видеть только один раз, когда я выпил освященную воду из Лурда[5], приняв ее за обычную газировку. Он вдавил окурок в чашку из-под кофе.

Мама сидела на диване и шила. Она посмотрела на меня и опустила голову.

Папа втянул воздух носом и спросил:

– Где ты шлялся весь день? – Оглядел меня с головы до ног. – Ну ты посмотри на него. Ты где валялся? – Он скривил лицо: – Весь в дерьме. Воняешь, как свинья. И сандалии порвал! – Он посмотрел на часы. – Ты знаешь, который сейчас час?

Я молчал.

– Я тебе скажу который: без двадцати четыре. И за обедом я тебя не видел. Никто не знал, где ты. Я искал тебя до самого Лучиньяно. Вчера тебе такое сошло с рук, сегодня нет.

Когда отец был взбешен, он не кричал, а говорил тихим голосом. Это вгоняло меня в трепет. До сих пор не переношу людей, не умеющих выпускать пар своей ярости.

Он указал на дверь:

– Раз ты хочешь делать все, что тебе заблагорассудится, лучше уходи. Я не хочу тебя видеть. Проваливай.

– Ну подожди, я хочу сказать тебе одну вещь.

– Ты не должен мне ничего объяснять, ты должен выйти в эту дверь.

Я взмолился:

– Ну папа! Это очень важно…

– Если ты не уйдешь, через три секунды я дам тебе такого пинка, что ты долетишь до самого указателя Акуа Траверсе. – И неожиданно заорал: – Пошел вон!

Я кивнул. Слезы душили меня, я открыл дверь и спустился по лестнице. Сел на Бульдозер и поехал в сторону пересохшего русла.

Русло было сухим всегда, за исключением зим, когда шли сильные дожди. Оно вилось меж желтыми полями, как длинный уж-альбинос. Дно его было полно белых острых камней, берега составляли раскаленные скалы с пучками травы. В одном месте, между двух холмов, русло расширялось, образуя небольшое озерко, которое летом высыхало, превращаясь в грязную черную лужу.

Мы звали ее озером.

В этом озере не было ни рыбы, ни головастиков, только личинки комаров и водомерок. Если сунуть в него ноги, вынимаешь их покрытыми темной вонючей грязью.

Мы ходили сюда из-за дерева.

Оно было огромным, старым, и на него было легко забираться. Мы мечтали построить на нем дом. С дверью, крышей, веревочной лестницей и всем остальным. Но то не было гвоздей, то досок, то настроения. Однажды Череп затащил на него сетку от кровати. Но она была очень неудобной. Царапалась и рвала одежду. И если ты начинал вертеться, то рисковал свалиться вместе с ней на землю.

С некоторых пор никто на дерево не забирался. Кроме меня: мне нравилось это делать. Я хорошо себя чувствовал там, наверху, в тени листвы. Оттуда был хороший обзор, словно с мачты корабля. Акуа Траверсе казалась пятнышком, точкой, затерянной в пшенице. И можно было видеть всю дорогу до самого Лучиньяно. С дерева я видел тент грузовика моего отца раньше, чем кто-либо другой.

Я вскарабкался на свое привычное место, на развилке двух толстых ветвей, и решил, что домой я больше не вернусь. Если папа не хочет меня видеть, если он меня так ненавидит, мне наплевать, я останусь здесь. Смогу прожить и без семьи – живут же сироты.

«Я не хочу тебя видеть. Пошел вон!» Ладно, папа, сказал я себе. Даже когда тебе станет очень плохо и ты придешь сюда, под дерево, умолять меня вернуться, я не вернусь, и ты станешь умолять меня, а я не вернусь, и ты поймешь, что совершил ошибку и что твой сын не вернется и останется жить на дереве.