Читать книгу "Вечность - Мэгги Стивотер"

Между пасьянсами я проговаривал про себя фразы. Должны же где-то найтись слова, которые донесли бы до Коула мое отношение, но не показались бы покровительственными. Слова, которые прозвучали бы вежливо, но непреклонно. Вот только где искать это самое «где-то», я не представлял.

Время от времени я на цыпочках пробирался из кабинета Бека по темному коридору к дверям в гостиную и стоял на пороге, глядя на спящего после приступа Коула, пока не убеждался, что тот дышит. Тогда досада и гнев гнали меня обратно, в кабинет Бека, продолжать строить бесполезные планы.

Глаза уже слезились от усталости, но спать было нельзя. Если проснется Коул, я смогу с ним поговорить. Раз уж у меня только что сошелся пасьянс. А то он проснется, а я не поговорю с ним прямо сразу. Я сам не знал, почему так важно было поговорить с ним именно после того, как он проснется, но тем не менее не мог позволить себе пропустить его пробуждение.

Когда зазвонил телефон, я так вздрогнул, что кресло крутанулось в сторону. Я позволил ему описать полный круг и лишь потом с опаской поднял трубку.

— Алло?

— Сэм, — сказала Изабел сухим отрывистым тоном. — Есть минутка поболтать?

Поболтать. Я люто ненавидел болтать по телефону. Телефон не рассчитан на паузы, молчание, вздохи. Или говоришь — или нет, а для меня это неестественно.

— Да, — ответил я осторожно.

— У меня не было возможности сказать тебе это раньше, — начала Изабел все с теми же резкими, чеканными интонациями сборщика долгов. — Мой отец встречается с конгрессменом на предмет исключения волков из перечня охраняемых видов животных. Так что жди вертолеты и снайперов.

Я ничего не ответил. Это было совершенно не то, что я ожидал от нее услышать. Кресло по инерции снова повело по кругу, и я позволил ему сделать еще один оборот. Глаза резало так, как будто кто-то решил замариновать их прямо в моем черепе. Интересно, Коул проснулся? И вообще, он там дышит? Мне вспомнился маленький мальчик в шерстяной шапочке, загнанный в сугроб волками. А потом подумалось: Грейс, должно быть, сейчас уже совсем далеко.

— Сэм. Ты меня слышал?

— Вертолеты, — сказал я. — Снайперы. Да.

— Представь себе Грейс, застреленную в голову с расстояния в три сотни ярдов, — произнесла она холодно.

Ее слова меня зацепили, но как-то отстраненно, как цепляет чужая, гипотетическая беда, вроде репортажа об очередной трагедии в новостях.

— Изабел, — сказал я. — Чего ты от меня хочешь?

— Чего и всегда, — отрезала она. — Чтобы ты что-нибудь сделал.

Мною вдруг завладела такая тоска по Грейс, какой я не испытывал за все эти два месяца. Мне так ее не хватало, что у меня перехватило дыхание, как будто ее отсутствие было чем-то физически застрявшим в горле. Нет, ее присутствие не решило бы никаких проблем и не вынудило Изабел оставить меня в покое. Просто, будь Грейс здесь, она ответила бы на этот вопрос по-другому. Она поняла бы, что, спрашивая, я вовсе не нуждаюсь в ответе. Она велела бы мне иди спать, и я заснул бы как миленький. И тогда этот кошмарный нескончаемый день наконец кончился бы, а наутро, проснувшись, я увидел бы все в ином, менее мрачном свете. С тех пор как я перестал спать ночами, поговорка «утро вечера мудренее» больше не была для меня верной.

— Сэм. Черт побери, я что, сама с собой разговариваю? На том конце провода послышалось электронное треньканье, какое издают машины, когда открываешь дверцу. И судорожный вдох, сопровождаемый хлопком закрываемой двери.

Я почувствовал себя неблагодарной свиньей.

— Прости, Изабел. Просто… просто сегодня у меня правда выдался тяжелый день.

— Расскажи мне. Под ногами у нее захрустел гравий. С ним все и порядке?

Не выпуская телефонной трубки из руки, я двинулся по коридору. Привыкнуть к озерцам электрического снега в полумраке удалось не сразу, и поначалу каждая лампочка двоилась и троилась в глазах — потом пришлось еще немного постоять, дожидаясь, чтобы грудь Коула поднялась и опала.

— Да, — прошептал я. — Он сейчас спит.

— Это больше, чем он заслуживает, — заметила Изабел.

Я понял, что пора уже прекращать делать вид, будто я ничего не вижу и не слышу. Причем давно пора.

— Изабел, — сказал я, — что между вами произошло?

Изабел безмолвствовала.

— Твоя жизнь меня не касается. — Я поколебался. — А вот жизнь Коула — очень даже.

— Да ладно, Сэм, сейчас уже поздновато проявлять заботу.

Едва ли она пыталась намеренно сделать мне больно, но удар достиг цели. Только то, что Грейс рассказывала мне об Изабел — как та поддерживала ее во время моего отсутствия, когда Грейс считала меня мертвым, — помешало мне повесить трубку.

— Расскажи мне. Между вами что-то происходит?

— Нет, — отрезала Изабел.

Я услышал за этим «нет» настоящий ответ, а может, она того и добивалась. Это было «нет», которое означало «теперь нет». Мне вспомнилось, какое у нее стало лицо, когда она увидела на полу рядом с Коулом шприц, и я задался вопросом, насколько сильно она покривила душой, сказав «нет».

— Ему для начала неплохо бы разгрести собственные проблемы, — сказал я. — Окружающим от него сейчас радости мало.

Она ответила не сразу. Я прижал ладонь к голове — менингит до сих пор аукался головными болями. Глядя на карты на экране компьютера, я видел: ходов у меня больше не осталось. Если верить таймеру, на понимание того, что я проиграл, ушло семь минут и двадцать одна секунда.

— Как и от тебя, — произнесла наконец Изабел, — когда-то.

10 КОУЛ

На далекой планете под названием Нью-Йорк мой отец, Джордж Сен-Клер, доктор медицины, доктор философии, обладатель заоблачного айкью, обожал научные изыскания. Он был одержимым ученым. Больше всего его волновали вопросы «как» и «почему». Даже когда исход исследования был ему безразличен, он был озабочен тем, как вывести формулу, чтобы потом любой мог воспроизвести эксперимент.

Меня же волновали результаты.

А еще очень сильно волновало, как не превратиться в собственного отца. Строго говоря, большая часть решений, принятых мною в жизни, основывалась на философии непревращения в доктора Джорджа Сен-Клера.

Поэтому вынужденное согласие с ним в столь важном для него вопросе, пусть даже он никогда об этом и не узнал бы, было мучительно. Но когда я открыл глаза, чувствуя себя так, словно по мне проехались паровым катком, то первым делом нащупал на прикроватной тумбочке ежедневник. За некоторое время до этого я очнулся на полу, с изумлением понял, что еще жив, и перебрался в свою комнату — то ли досыпать, то ли умирать. Теперь возникло ощущение, как будто меня собирали на фабрике, где служба контроля качества работала спустя рукава. Щурясь на серый свет, который мог означать какое угодно время суток, я непослушными пальцами раскрыл ежедневник. Чтобы добраться до моих записей, пришлось сначала пролистать страницы, исписанные почерком Бека. Я указал дату и по образцу предыдущих заметок начал заносить в ежедневник новые данные. На соседней странице почерк был несколько тверже, чем те буквы, которые я нацарапал сейчас.