Читать книгу "Последняя ставка - Тим Пауэрс"

Она слышала, как автомобильные шины раздирают траву и, отвернувшись от пруда, раздвинула листья. В просвете на мгновение мелькнул белый автомобиль из этих пикапов… как же они называются?.. «Эль Камино». Потом показался еще один, точно такой же, как первый. Они что, за Поге здесь гоняются?

Не было слышно ни стрельбы, ни криков… а через несколько минут она услышала приближавшиеся завывания полицейских сирен. А звук автомобильных шин, едущих по траве, напротив, удалялся непонятно куда.

Затем характерный звук мотора полицейской машины приблизился, затем негромко заработал на холостых оборотах, вблизи послышался жестяной голос из полицейской рации, и лишь тогда она расслабилась и принялась спускаться.

«Услышав, что эти машины едут прямо по траве, – мысленно репетировала она, – я испугалась и поскорее влезла на дерево. Бернардетт Дин, сэр. Я работаю в страховой конторе здесь, неподалеку».

На этот раз повезло.

Диана увидела, что автомобиль Майка подъехал и остановился перед домом, и подумала, что ей незачем притворяться, чтобы изобразить страх. Оставалось надеяться лишь на то, что она правильно рассчитала его реакцию.

Несколько часов назад она отперла подвижную оконную раму в гостиной, а потом отправилась в спальню и вытряхнула на пол содержимое всех ящиков комода, потом перешла к стенному шкафу и вытряхнула все имевшиеся там коробки. При этом она жалела, что не знает, какие сигареты курит Фьюно – можно было бы закурить одну и растоптать окурок на аккуратном ковре.

Дверь подъезда открылась, и она услышала тяжелую поступь Майка по галерее второго этажа.

И вот он появился, распространяя вонь «бинаки» на добрые два ярда вокруг себя, и, улыбаясь, погладил ее по уложенным волосам.

– Как дела, дорогая? – осведомился он, одарив ее взглядом, который Диана расценила как «сейчас-сейчас-моя-куколка».

– Сегодня, когда я была в магазине, твой дом ограбили, – напряженным тоном сообщила она.

Улыбка Майка потухла, но рот остался открытым.

– Я не знала, захочешь ли ты обращаться к копам, – продолжала Диана, – и поэтому решила дождаться твоего возвращения. Не знаю, пропало ли что-нибудь, тебе виднее. Спальню просто разгромили.

– Боже! – шепотом взвыл он и кинулся к двери спальни. – Ах ты, проклятая сука… спальня… Боже, только не это, только не это.

Она последовала за ним и увидела, что он прямиком направился к стенному шкафу. Там он уставился на стоявшие на своем месте лыжные ботинки, а потом на пол вокруг.

– Боже… – снова повторил он потерянным голосом. – Я погиб. Я погиб. Это сделал твой дружок, дружок Ханса… Это же не моё… ты сама будешь объяснять Флоресу, что виновата в этом… нет… Нет, я не могу сказать, что позволил тебе остаться здесь, что пустил в дом женщину, которая навела на меня другого дилера. Будь ты проклята, проваливай отсюда, забирай все свое барахло, и чтобы я никогда больше тебя не видел. – Когда он повернулся к ней, его лицо было совершенно белым, и так искажено страхом, что она невольно отступила. – Номер его автомобиля! – яростно потребовал он. – Я убью тебя на месте, если ты забыла его!

Она назвала ему номер.

– Белый «Додж», – добавила она, – модели, наверно, 1970 года. Его зовут Ал Фьюно. Ф-мягкий знак-Ю-Н-О. – И, вспомнив, что нужно оставаться в образе, она напустила на себя сокрушенный вид и сказала: – Майк, мне так жаль. Можно мне остаться? Я надеялась…

Он медленно направился к телефону.

– Найди себе сутенера. Для меня ты больше не существуешь.

Диана заранее убрала желтое одеяльце к себе в сумку и на пути к двери подхватила ее и надела лямку на плечо.

Спускаясь по бетонным ступенькам к тротуару и на улицу, она думала о том, что Скэту предстоит провести уже пятую ночь в больнице, прикованному к аппарату искусственного дыхания и исколотому катетерами, и надеялась, что сделанное ею поможет отомстить за мальчика.

Как и сказал крупье, белый пластмассовый шарик лежал в зеленой ячейке двойного нуля на колесе рулетки. Крупье потянулся лопаточкой и сгреб оставшиеся голубые фишки с мистической периодической таблицы.

Архимедес Мавранос просадил все, что выиграл за три дня игры. На это ему понадобилось даже меньше времени, чем на выигрыш. Сейчас он запустил руку в карман куртки, и крупье вопросительно взглянул на него, по-видимому, ожидая, что он сейчас купит еще фишек, но Мавранос всего лишь пощупал пластиковый мешочек. Вода была прохладной; очередная золотая рыбка, по-видимому, еще жила.

Но Мавранос так и не нашел никакого фазового перехода, который, как он надеялся, мог бы призвать к порядку взбунтовавшиеся клетки лимфатической системы его организма.

Он нашел кое-что другое: старух, так же одержимых игрой, как и он, которые руками в садовых перчатках дергали за рукояти игровых автоматов, рассчитывая вернуть плодородие холодной и скудной почве, он видел ошалевших от предутреннего выигрыша игроков, не оставлявших ни цента на чай крупье после многочасовой игры, принесшей им тысячи долларов, и других, которые рассеянно совали официанткам сотни за стакан содовой, он видел игроков настолько тучных или перекошенных, что одно только их присутствие вызвало бы невольные возгласы удивления в любом городе, кроме этого, где на фоне действий внешний облик поистине терял всякое значение, и игроков, которые, уже «испекшись», как выражались в этих местах, наскребали на еще один подъем ставки, причем знали заранее – почти безмятежно знали заранее, – что проиграют и эту «руку»; один из таких игроков сказал Мавраносу, что после выигрышной игры главное удовольствие это сама игра.

Во всем этом он вроде бы продолжал порой видеть контуры собственного спасения. Или старался убедить себя, что видел.

Он напоминал себе об Артуре Уинфри, разрушившем циркадный ритм всех москитов, находившихся в клетке, точно рассчитанными по времени вспышками яркого света, так что насекомые спали и летали без всякой временно́й закономерности; их можно было вернуть к определенному ритму бодрствования после заката и сна после рассвета только другими вспышками. Уинфри, по-видимому, нашел уязвимую точку, геометрическую сингулярность, изучая образ данных о москитах, а не числа, из которых складываются эти данные.

Обитатели Лас-Вегаса вели тот же поразительный несинхронизированный образ жизни, что и подопытные москиты Уинфри. В казино, естественно, не было ни часов, ни окон, и твоим соседом за ланчем мог оказаться подверженный бессоннице человек, спустившийся из своего номера, чтобы перекусить, как ему казалось, в полночь. Мавранос задумался о том, не могла ли одна из атомных бомб, которые испытывали в пятидесятых годах, взорваться ночью и озарить город своим светом в миг, оказавшийся точкой сингулярности.

И мрачно улыбнулся при мысли о том, что наилучшим шансом на его излечение от рака мог бы стать еще один взрыв атомной бомбы поблизости.

Колесо закрутилось снова. В рулетке, единственной из игр, ведущихся в казино, фишки не имели твердого номинала; у каждого из игроков были фишки определенного цвета. Мавранос отошел от стола, так что теперь его голубыми фишками мог играть кто-нибудь другой.