Читать книгу "Медбрат Коростоянов (библия материалиста) - Алла Дымовская"

В пришедшейся ему весьма по сердцу калейдоскопной, кочевой театральной атмосфере, возможно, Орест Бельведеров и задержался бы до конца дней своих, завел бы семью, детишек, наладил бы перелетный, гастрольный быт. Возможно, вполне. Что так бы оно и вышло. Если бы не одно обстоятельство. Точнее, один жанровый портрет. Не сам даже портрет – оригинал его висел, как и положено, в Королевском музее Брюсселя, – но весьма подробная, масштабная и качественная репродукция оного. «Смерть Марата», Жак-Луи Давид. Как до сей поры довольно распространенный этот агитационный штамп, входивший в излюбленный традиционный набор разнообразных уездных музеев истории и революции, не попался Оресту на глаза, трудно было объяснить. Но, верите ли, всяко разно случается. Я лично знавал одного достойного, очень занятого человека, с партбилетом между прочим, который понятия не имел, как выглядел, пусть и приблизительно, Карл Маркс. Вот так получилось: телевизионное кино о первом материалисте-коммунисте он не смотрел, а мимо памятников и монументальных барельефов проносило его как-то равнодушно, безмысленно, безассоциативно. И почему-то, как следствие, он полагал, будто бы автор «Капитала» внешностью своей очень сильно походил на актера Марка Бернеса в роли командарма Котовского (которого, надо заметить, одесский любимец никогда ни в одной киноленте не играл). Бред? Бред. Не поверил бы, если бы сам не был знаком. Потому, человеческое внимание произвольно-избирательно, если само не подозревает, что именно оно ищет.

Орест Бельведеров как раз не подозревал, что именно он искал. Свою страсть к определенному историческому периоду и французскому языку он вообще никак не объяснял. Подумаешь! Кого-то тянет собирать спичечные коробки, кого-то – пустые сигаретные пачки, кто-то жить не может без старообрядческих антикварных икон, кто-то – без груды радиотехнических деталей, которые при помощи верной паяльной лампы превращает в новаторское изобретение. К тому же, Орест был несколько безразличен к изобразительному классическому искусству, напротив, обожал абстракционистов, дадаистов, и вообще неформалов крайнего толка, пристрастие ему сходило с рук, ну что взять с неполноценного, да еще из театра лилипутов?

Но вот, на очередных гастролях в приличном городе Новосибирске он увидал! прямо в кабинете главного бухгалтера филармонии, куда явился утрясти кое-какие дополнительные расходы. Ему зачастую поручали и это – Орест при случае мог разнуздано поскандалить, или, напротив, умильно подлизаться, состроив глазки, если бухгалтерша была женского пола, впрочем, чаще всего именно так и получалось. Герой-любовник на первых ролях, восходящая звезда и надежда театра «Магеллан», искрометный Орест Бельведеров посмотрел на репродукцию знаменитого полотна Давида, и забыл, зачем пришел. Зато сразу вспомнил. Он пересказывал мне не раз этот самый миг, поворотный и безвозвратный. Все произошло словно в единую секунду. Он вспомнил свою, чужую жизнь. От сознательного детства в Нёвшателе до жестокой, насильственной смерти в Париже, в серной, уже начавшей остывать лечебной ванне. До смерти, которую принесла ему красивая женщина со строгим, лживым лицом, и которую он, даже умирая, не смог возненавидеть. Шарлота Корде. Он вспомнил лестное прозвище «Друг народа», он вспомнил бегство в Лондон, газету, которую издавал, друзей, которым был предан, велеречивого Дантона, жестокосердого Максимилиана, юного Сен-Жюста, прикованного к креслу-каталке безупречного Кутона, он вспомнил проскрипционные списки, и как голосовал за казнь короля, и снова проскрипционные списки, теперь уже против Жиронды, и многое, многое другое. Он вспомнил последние свои слова «Ко мне, моя подруга!», как и ту, к которой были они обращены. И еще он точно узнал, что это все же не он. То есть, это все было в нем, но это воспоминание не был он сам. С ним будто бы заговорил изнутри другой человек, на французском, несколько устаревшем языке, о событиях, произошедших давным-давно. Сначала Орест не на шутку испугался, потом прислушался и как-то интуитивно угадал: с ним заговорил его собственный далекий предок. По какой причине и почему именно с ним? Это было малозначительно, главное, Орест расценил случившееся, как великую для себя честь. А честью он всегда умел дорожить.

Орест Бельведеров не покинул театр, его актерская деятельность нимало не мешала, ставшему основным, смыслу его преобразившейся жизни. Он принялся забрасывать подробными, описательными, детальными письмами ведущих ученых-историков, пристально изучавших нужный ему биографический вопрос. Он вносил поправки, исправлял неточности и ошибки, указывал на мотивы поступков, малопонятных непосвященным, ему было это легко – ведь он считал того, второго, говорившего изнутри, их очевидцем и непосредственным соучастником. Зачем? То ли оттого, что не смог благоразумно промолчать, то ли некий долг обязывал и связывал его. Долг перед тем, кто не мог уже рассказать сам о себе, и потому постоять сам за себя и доброе свое имя.

Сначала послания его вызвали в ученом мире пренебрежительные насмешки, какой-то начинающий мальчишка дилетант вздумал поучать, и кого? Маститую профессуру, заслуженных академиков, его потуги на всезнайство расценили как анекдотический прецедент, разве годный в кулуарах для развлечения, мол, сыскался на нашу голову фантаст-самоучка. У Бельведерова все же хватило здравого ума не сообщать, откуда у него взялись адресованные ученому обществу сведения. Пока один из молодых да ранних кандидатов-учеников – провинциал, страстно желавший закрепиться в столице, – однажды, на шару, а вдруг повезет! не взял, да и не проверил. Кое-какие фактики, из детства и отрочества. Пришлось запросить, с нудной волокитой, швейцарских и французских коллег, там были немало удивлены, откуда наводка, но покопались тщательно и нашли, юношеский тайничок с полуистлевшей тетрадочкой, затем подтвердили, затаив нехорошее подозрение. Прямо-таки шпионский третий кирпич под седьмой осиной! Каким образом советский историк узнал с дотошной точностью, не только где, но и что искать? Жан-Поль Марат, личность, казалось бы, изученная вдоль и поперек. Но вот, надо же! Оставалось лишь доказать, что остатки дневничка действительно принадлежали неукротимому «Другу народа». Чего сделать, однако, за малой сохранностью раритета, швейцарским, а равно французским коллегам не удалось.

Заграничная, полуофициальная переписка и открытие, связанное с ней, вовсе не попали на суд академиков и даже ретивому провинциалу не слишком пошли на пользу. Что естественно для позднебрежневской эпохи, – только-только с Олимпиадой отбоярились от мирового сообщества, – бумаги легли на стол, к кому следует. Подробностей не знаю, да и Орест их не знал, тех, кому следует, было на площади Дзержинского аж целых два особняка. Из «Магеллана», что ожидаемо, Ореста забрали. С неясной для самих забиральцев целью. Чего нужно спрашивать, никто толком не понимал. В чем обвинять, и обвинять ли вообще, тем более. Выяснили одно, после кропотливой и въедливой агентурно-разыскательной работы, даже зарубежную резидентуру припахали. Да, действительно, Дурново Алексей Олегович прямой, хоть и внебрачный потомок от матери-англичанки, великого Марата. Генетической экспертизы тогда не было, да и чем бы она помогла? Тело легендарного революционера еще во времена Директории было вышвырнуто золотой молодежью из Пантеона на помойку. Но следы, цеплявшиеся в веренице минувших веков стройным порядком один за другой, привели-таки к последнему русскому наследнику. Через английскую гувернантку в богатой чиновной, петербургской семье Дурново, через неравный брак, через расстрельный вихрь семнадцатого года, через обнищание и упадок до самого люмпенского дна последнего из служилых дворян, через забвение имени и славного рода – к старшему лейтенанту в отставке, нимало не подозревавшему о своих настоящих фамильных корнях, и уж от него обратно к самому Жану-Полю, обратившемуся в его карликового сына. Что это было? Мистическое прозрение, реинкарнация и переселение душ? Ничуть. По утверждению самого носителя чужой личности. Это была память, доскональная память о предке. Генетическая, психофизиологическая, метафизическая или еще какого научно объяснимого рода, неизвестно. Возможно, что столь гигантская личность, в момент своей насильственной, предательской гибели, неизвестным доселе способом смогла записаться, закрепиться, задержаться в биологическом коде ближайшего живого своего потомка, словно бы грозовой разряд ударил в одинокий громоотвод. Если душа есть разновидность поля, а некоторые поля, как известно, распространяются со скоростью света, то расстояние не преграда, размышлял я про себя, главное – это соответствие плюса и минуса, тождества материи, или родственный отбор. Вот и энергетическая субстанция Марата, редчайший, маловозможный по вероятности случай, не отлетела, не переродилась, но затаилась и укрепилась в самом надежном месте, в недрах молекулярного естества его сына, и вырвалась, наконец, спустя несколько столетий, наружу. Марат воскрес, восстал, возопил в праправнуке седьмого своего колена Алексее Олеговиче Дурново, «прима-бис» театра лилипутов, по-настоящему большом человеке.