Читать книгу "Августовские пушки - Барбара Такман"

Как страна сухопутная, Германия могла бы вести вооруженную борьбу с любой возможной коалицией континентальных держав, продолжая беспрепятственно ввозить товары морским путем до тех пор, пока остается нейтральной Великобритания, ведущий коммерческий морской перевозчик в мире. В этом отношении Германия была бы более сильной державой без флота, чем обзаведясь им. Бисмарк неодобрительно относился к подрыву мощи на суше за счет авантюр на море, которые лишь могли прибавить врагов на морском театре. Вильгельм к подобным доводам не прислушивался. Он был околдован Мэхэном и запутался в личной ревности, разрываясь между своей любовью и ненавистью к Англии как нации мореплавателей. Эти смешанные чувства ежегодно обострялись во время «Каусской недели», когда на острове Уайт проходила традиционная парусная регата. Кайзер видел в военно-морском флоте тот нож, которым он рассечет окружение. Он то настойчиво твердил, что враждебность Англии — самое последнее, чего бы он хотел, то заявлял, что «больший флот, хорошенько напугав англичан, приведет их в чувство». Тогда они «смирятся с неизбежным, и мы станем лучшими в мире друзьями». Тщетно германский посол в Англии предупреждал кайзера о сомнительной логике этой политики. Тщетно Холдейн приезжал в Берлин, напрасно Черчилль предостерегал, что в англо-германских отношениях флот сыграет ту же роль, что и Эльзас-Лотарингия. Предложения о фиксированном соотношении морских сил или об ограничении военно-морского строительства были отвергнуты.

Вызов был брошен, и вполне естественно было ожидать враждебности Великобритании. Была и другая цена. Построенный с огромными затратами, военный флот забирал у армии и деньги, и людей — достаточно для комплектования двух армейских корпусов. Если не брать в расчет вариант, что создание флота не преследовало никакой цели, то он должен иметь стратегическое предназначение: либо предотвратить появление дополнительных дивизий, противостоящих армии своей страны, либо не допустить блокады. Как признавалось в преамбуле германского закона о военно-морском флоте 1900 года: «Военно-морская блокада… даже если она продлится всего лишь год, уничтожит внешнюю торговлю Германии и приведет страну к катастрофе».

Флот рос, как по своей общей мощи, так и по своим возможностям, увеличивалась численность обученного рядового и командного состава, немецкие инженеры улучшали артиллерийские системы, повышали бронепробиваемость снарядов, усовершенствовали оптические инструменты и дальномеры, повышали сопротивляемость к разрушению броневого листа. И поэтому флот становился слишком ценным ресурсом, чтобы его можно было потерять. Хотя по соотношению «киль на киль» германский флот приближался к английскому, а по артиллерии превосходил его, кайзер, который вряд ли забывал о том, что у Германии не было собственных Дрейков или Нельсонов, никогда по-настоящему не верил, что германские корабли и матросы способны нанести поражение английскому флоту. Ему была невыносима сама мысль о том, что его «дорогуши» — так Бюлов называл кайзеровские линкоры, будут покорежены снарядами, запачканы кровью, или, в конце концов, израненные и потерявшие управление, утонут в морской пучине. Тирпиц, кому Вильгельм некогда пожаловал дворянство, присовокупив к фамилии частицу «фон», но чьи теоретические воззрения исходили из необходимости использовать флот для боя, начал казаться кайзеру опасностью, чуть ли не такой же, как и враг. Постепенно адмирала отодвинули в сторону, перестав числить среди ближайших советников кайзера; на совещаниях больше не раздавался его высокий, писклявый, как у ребенка или евнуха, голос, который было удивительно слышать от человека такого рослого телосложения и со столь агрессивным поведением. И хотя Тирпиц оставался главой морского министерства, всю военно-морскую политику определяла, при общем руководстве кайзера, небольшая группа, состоящая из начальника морского генерального штаба (адмирал-штаба) адмирала фон Поля, главы морского кабинета кайзера адмирала фон Мюллера и главнокомандующего флотом адмирала фон Ингеноля. Хотя Поль и выступал в поддержку стратегии, нацеленной на сражение, он был ничтожеством, который удостоился наивысшей степени незаметности, какая только была возможна в гогенцоллерновской Германии, — его ни разу не упомянула в своей энциклопедии слухов княгиня Бюлов. Мюллер относился к тем придворным лизоблюдам и педерастам, которыми декорируют двор, выдавая их за советников суверена; Ингеноль был офицером, «имевшим оборонительную точку зрения на операции флота». «Мне не нужен человек, который будет давать указания, — заявлял кайзер. — Я и сам с этим справляюсь».

Когда наступил период «окружения», период, который не давал покоя все его правление, период, когда мертвый Эдуард зловеще казался «сильнее меня живого», инструкции кайзера гласили: «На настоящий момент я приказываю флоту Открытого моря занимать оборонительную позицию». Стратегия, принятая на вооружение отточенным инструментом, который Вильгельм имел в своем распоряжении, заключалась в том, чтобы оказывать влияние «самим фактом существования флота». Оставаясь на недоступных укрепленных позициях, он должен был действовать как постоянная потенциальная угроза, заставляя противника быть настороже, в ожидании возможной вылазки, и тем самым отвлекать вражеские военно-морские ресурсы и удерживать часть его сил в бездействии. Такая общепризнанная роль отводилась для слабейшего из двух флотов, и подобные действия полностью одобрял Мэхэн. Однако позднее он пришел к выводу, что ценность «флота существующего» «во многом преувеличена», потому что влияние военно-морских сил, которые принимают решение не сражаться, со временем превращается в убывающую величину.

Даже кайзер не мог проводить подобную политику, не имея на то обоснованной причины и действенной поддержки. У него было и то, и другое. Многие немцы, особенно Бетман-Гольвег и представители наиболее космополитичных и не связанных с военными группировок не могли поначалу заставить себя поверить в то, что Англия на самом деле станет воевать по-настоящему. Они тешили себя мыслью, что от Англии возможно будет откупиться сепаратным миром, особенно после того, как окажется повержена Франция. Отчасти этой идеей объясняется то, что в своем меморандуме Эрцбергер тщательно избегал упоминаний о захвате английских колоний. Чувство взаимного родства создавали семейные связи матери кайзера, английские жены немецких принцев и древние узы тевтонов. Чтобы Германия и Англия дошли в своих спорах до того, чтобы устроить между собой сражение, чтобы пролилась кровь и гибли люди, — представить подобное было трудно, если вообще возможно. (При подобном взгляде на вещи по какой-то прихоти кровь, пролитая при окружении британского экспедиционного корпуса заодно с французскими войсками, всерьез в расчеты не бралась.) Кроме того, существовала надежда сохранить германский флот невредимым — как фактор торга, чтобы вынудить Англию заключить соглашение. Эта теория пользовалась мощной поддержкой Бетман-Гольвега, и кайзер с радостью за нее ухватился. Время шло, близилось сияние победы, и желание провести флот через войну в целости и сохранности, использовав затем при ведении торга за столом переговоров, становилось все сильнее и сильнее.

В августе главным врагом представлялась не Англия, а Россия, и первейшей обязанностью флота считался контроль над Балтикой — по крайней мере среди тех, кто желал отсрочить испытание Англией. Они утверждали, что флот должен пресечь какое бы то ни было вмешательство России в морские перевозки из скандинавских стран, а также обязан пресечь возможную высадку русскими морского десанта на побережье Германии. Боевые действия против Англии, как опасались, могли бы настолько ослабить германский флот, что он утратит контроль над Балтийским морем, окажется не в состоянии помешать высадке русскими десанта, а все это приведет к поражению на суше.