Читать книгу "Пилигрим - Тимоти Финдли"

— Пообедаем на другом берегу. Какой чудесный дснь! Мы провели его не зря и узнали много полезного. Жаль, сейчас не сезон, не то я съел бы дюжину устриц!

5

Третьего июля, в среду, когда Эмма спустилась утром к завтраку, Юнг уже уехал на «фиате» в Цюрих.

Лето было в самом разгаре, и в девять часов стояла влажная безветренная жара. В доме открыли все окна в надежде, что с озера подует свежий ветерок, но не тут-то было. Ни малейшего дуновения. Вы могли зажечь тысячу свечей, и ни одна из них не погасла бы.

Лотта, спросив разрешения у фрау Эмменталь, вышла в сад, срезала десяток роз — розовых, белых, красных и желтых — и поставила их на стол. Эмма, решив, что цветы оставил Карл Густав, прослезилась от счастья.

— Посмотри, какой у меня внимательный муж! — сказала она Лотте, когда та принесла кофейник — Правда, они прелестны? Я самая счастливая женщина в мире! Меня любят.

Лотта, не промолвив ни слова, сделала книксен. На кухню она вернулась вполном расстройстве чувств.

— Она поблагодарит доктора Юнга, и мне устроят головомойку!

— Ничего подобного, — сказала фрау Эмменталь, потрепав девушку по руке. — Ты сделала это от чистого сердца и подняла хозяйке настроение. Я поговорю с доктором Юнгом. Он поймет. В конце концов он даже поблагодарит тебя.

Эмма, закурив сигарету, что она делала крайне редко, пила в столовой кофе.

«Я хочу видеть дым, — думала она, — Хочу видеть, как он поднимается над розами и заволакивает их пеленой. И сад — и птичий щебет в кронах деревьев… А там вдали, над озером, безмолвно парят чайки, и горы, окутанные туманом, вздымаются в тиши, сотканной мною из клубов дыма и молчания».

Клубы дыма и тишина.

Все будет хорошо.

Раз на столе стоят розы — все непременно будет хорошо.

«Когда-нибудь у нас родится еще ребенок, — подумала она, машинально тронув лепестки. — Если только… Не говори так! Даже не думай! Никогда! Если только — это ужасные слова. Они означают, что ты опустила руки. Но ты не сдалась. Да, ты хотела сдаться, черт бы тебя побрал! Черт бы меня побрал… Я никогда не сдамся!»

Она затушила окурок.

На столе стоял стакан апельсинового сока, абрикосовое варенье, мюсли, на тарелке лежала булочка. И газета «Die Neue Zurich Zeitung».

Эмма выпила сок, разломила булочку на четыре куска, два из них съела с маслом, один — с абрикосовым вареньем, а последний отложила для птиц, как, по словам Карла Густава, это делал мистер Пилигрим.

Покончив с едой, она налила себе еще чашку кофе и закурила вторую сигарету. (Ну и распустилась же я сегодня!) А потом развернула «Эн-це-це».

Эмма чуть не подавилась. Капли кофе упали на салфетку, разложенную у нее на коленях.

Буквы газетного заголовка были величиной в три дюйма.

«МОНУ ЛИЗУ УКРАЛИ!»

Эмма уронила газету на пол.

«Я не хочу этого знать!» — подумала она, хотя уже знала, не прочитав более ни слова, кто совершил преступление.

В конце концов она подняла газету и стала читать — одни детали, пропуская все теории, размышления и рассказы очевидцев.

Кража произошла позавчера, в понедельник, когда по традиции Лувр был закрыт для публики. Кто-то — возможно, с сообщником или двумя — вошел в зал Карре, где висела «Мона Лиза», и унес картину, умудрившись проделать это за пятнадцать минут, пока новичок, заменявший опытного охранника, отлучился в туалет выкурить сигаретку.

Эмма тоже с улыбкой закурила и глубоко затянулась дымом. Да, все мы в стрессовой ситуации тянемся за сигаретой…

Обнаружили пропажу лишь через несколько часов. Сначала все подумали, что «Джоконду» отнесли в отдел фотографий. Так часто бывало. Как заметил во вторник один из свидетелей, художник Луи Беро, «если женщина не с любовником — ищите ее у фотографа».

Эмма, лихорадочно листая страницы, пыталась найти в статье еще какие-нибудь факты.

Ага! К полудню следующего дня, во вторник, были получены ответы из фотографического отдела и лаборатории, где реставрировали полотна. «Мону Лизу» нигде не нашли. Она пропала.

Администрация наконец поставила в известность surete (службу безопасности, фр.) и жандармерию, и Лувр немедленно наводнили полицейские.

Картину, прикрепленную к стене с помощью четырех железных винтов, снял, безусловно, специалист, имевший с собой набор инструментов. Мало того! Преступник не поленился взять все необходимое, чтобы вынуть холст из рамы. Раму со стеклом обнаружили на одной из лестниц, ведущей к аварийному выходу.

Пилигрим.

Только мистер Пилигрим мог это сделать. Эмма йе сомневалась, что он поехал в Париж. А теперь поняла зачем. Откуда она это знала — не важно. Эмма читала дневники Пилигрима и была наслышана о его душевных муках.

Что же дальше? Если Пилигрим действительно сумасшедший, он может уничтожить картину. Да, это казалось немыслимым — впрочем, не для Пилигрима, а с точки зрения западной цивилизации вообще. «Мона Лиза» положила начало новой эре в искусстве. Ее портрет представлял собой средоточие творческой мысли. Она была богиней совершенства и покровительницей женского пола. Она защищала цельность женской натуры. Мужчины так боялись ее, что не могли понять, в чем ее волшебная сила. «Ни один мужчина, — подумала Эмма, — никогда не понимал ее, и в то же время она понятна любой женщине».

Ни один мужчина, кроме Пилигрима.

Она была самим воздухом, которым он дышал.

«Нет, не делай этого! — взмолилась про себя Эмма. — Не надо!»

И тем не менее Пилигрим отчаянно хотел умереть. Сможет ли уничтожение картины — именно этой картины — освободить его? Он совершенно не сомневался, что сам был Джокондой. Быть может, он, подобно Дориану Грею, решил, что стоит ему вонзить в сердце портрета нож, как долгожданная смерть наконец придет к нему? А что, если Уайльд тоже знал? Может, Пилигрим посвятил его в свою проблему, и Оскар Уайльд положил ее в основу романа? В конце концов, они были друзьями и делились личными переживаниями. Пилигрим оплакивал Уайльда как близкого человека, которому доверял. Может, он был Дорианом Лизой — или же Моной Греем?

Эмма закурила последнюю сигарету. Дымок поднимался вверх. Срезанные розы, согревшись в комнате, немного поникли и раскрыли лепестки. Аромат в воздухе витал опьяняющий, насыщенный и волшебный, но Эмма смотрела на цветы в смущении. «Мы режем и убиваем всех подряд, — думала она. — Мы режем и убиваем всех, кто стоит у нас на дороге. Так, как Карл Густав зарезал и убил меня. Так, как я зарезала и убила своего ребенка. И как мистер Пилигрим зарежет и убьет «Джоконду». Потому что она стоит между ним и вечностью».

Юнг в клинике — ничего еще не зная о краже — поднялся на третий этаж и вошел в палату З06.

Там до сих пор стояла пустая клетка с распахнутыми дверцами — символ побега Пилигрима, такой явный и нахальный, что Юнг неволыю улыбнулся.