Читать книгу "Жизнь чудовищ - Карина Шаинян"

Настойка тминная заспорила внутри Гамулина с водкой укропной, и он подумал, не заснуть ли ему, – это был хороший способ решения подобных проблем. При пробуждении, впрочем, появлялись другие проблемы, не менее серьёзные, и ужасно болела голова, но дурацкие карлики всегда исчезали. И гномы – тоже.

Заснуть, однако, не выходило, хотя голова уже валилась на грудь, а карлик всё говорил и говорил:

– Вы знаете, любезный иностранец, отчего не исполняется музыка Композитора? Многие дураки до сих пор считают, что это месть поклонников его знаменитого друга. Глупость! Чепуха! Друг, конечно, был талантлив, но глуп, а музыка его – слащава. Наш же герой, строитель этих стен, знаток гармоний и властелин звуков, был настоящий гений! Он был гениальнее этого изнеженного выскочки в сто, в тысячу раз! И он дошёл до тех высот, какие тому и не снились, – и вот, на краю мироздания он создал Великую Гармонику.

– Чё? – тминная и укропная уступили место черешневой и липовой, и Гамулин резко выдохнул.

– Я же говорю, это особый музыкальный инструмент, в котором сочетаются звуки всех инструментов мира.

– Мира… – как эхо отозвался Гамулин.

– По внутренним его колёсам бегут десять хомяков, восемь кошек сидят в специальных камерах и мяукают в такт ударам стальных игл, шесть соловьёв поют в клетках, а в центре этого находятся органные трубы, синхронизирующие звук. И вам повезло, мой незнакомый друг, – вы станете главной частью механизма.

– Это поэтому я похож на цыпленка табака? – злобно сказал Гамулин.

– Почему цыплёнка? Вы что, не видели знаменитого чертежа Леонардо? В процессе музицирования вы будете олицетворять гармонию человека.

Гамулин как-то понимал под гармонией совсем не то, никакого знаменитого чертежа никакого Леонардо в глаза не видел, но в его положении выбирать собеседников не приходилось.

– И что? Спляшем, Пегги, спляшем? Ну, сыграем, а дальше-то что?

– Дальше – ничего. Потому что наш инструмент, Великая Гармоника, обладает особым свойством: если играть на нём музыку, что сочинил отравленный юнец, в мире нарастает сложность. Если же, наоборот… Наш мёртвый хозяин, музыкальный чародей, открыл закон движения гармонии – от звуков этого инструмента мельчайшие частицы вещества могут вибрировать и образовывать новые гармонические связи. Но если инструмент переключить на обратный ход, то он заиграет не музыку глупого юнца, а сочинения нашего гения. Всё гениальное просто – это одна и та же музыка. Только проигранная задом наперёд. Хотя кто знает, где тут перёд, а где – зад. Мы с вами будем свидетелями, как все цепочки связей и излишне сложные соединения начнут распадаться. Мир станет прост и чёток.

Сначала процесс пойдёт медленно, но потом распространится – мир покатится по этой дороге, стремительно набирая обороты.

– Вот радость-то, – мрачно отметил Гамулин. – И спирт тоже?

– Что – спирт?

– Спирт тоже должен распасться?

– Дурак! При чём тут спирт… Хотя да, и спирт. Но тебе остаётся радоваться – ты увидишь великий праздник упрощения мира, понимая, в отличие от профанов, что происходит…

– Мы на «ты» перешли, что ли? На брудершафт не пили.

– Дурак! Дурак! Не об этом! Мир изменится – он станет строг и прям, в нём не останется места сложности. Чёрное всегда будет чёрным, а белое – белым. Гармония будет нулевой, то есть – полной, и цветущая сложность сменится вечной простотой.

– И что?

– И всё.

Гамулин вздохнул. Он понял не много, но то, что он понял, описывалось коротким русским словом. И этот конец был близок.

– Ну, дай сыграть-то перед смертью? – попросил Гамулин. – Недолго уж.

Директор музея несколько успокоился и вежливой горошиной «вы» снова вкатилось в его речь.

– Умирать, положим, вы будете очень долго. Или жить – мы все будем жить довольно долго, наблюдая приход Великой Простоты. А развязать я вас не могу.

– Да не развязывай. Мне одной руки хватит. Дай только гармонь мою.

– А это что? Что? Что? – закричал карлик.

– Гармонь. Русскому человеку без гармони никак нельзя. Вон в коробе у стола стоит.

– А, аккордеон? – Карлик нагнулся.

Гамулин опять не стал его поправлять и принял гармонь освобождённой от ременного зажима рукой. Он расправил меха, и первый звук гармони заставил вздрогнуть карлика. Задрожал и музыкальный Пластификатор.

Что-то шло не по плану.

Гамулин повис на ремнях, как висели на своих костылях инвалиды в электричках. Чёрта с два он мог забыть этих инвалидов, что пели «Московских окон негасимый свет», а когда в вагоне публика была попроще, то «Я был батальонный разведчик, а он писаришка штабной». Теперь было понятно, почему они держали гармонь именно так и отчего становились в грязном проходе между скамьями гармоничнее любой статуи у Дома культуры в Салтыковке. Он прикрыл глаза и завёл:

– Раскинулось море широко-о-о…

Ухнуло что-то в органных трубах, а хомяки встали на задние лапы.

– И волны бушуют вдали-и-и… – продолжил Гамулин.

Завыли кошки – тонко и жалобно. Органные трубы издали печальный канализационный звук и вдруг с треском покосились.

Гамулин обращался к безвестному товарищу, с которым был в странствии, с которым вдали от дома, посреди чужой земли и воды делил краюху хлеба.

Он выдыхал то, что было раньше настойкой тминной, настойкой черешневой и липовой, а также водкой укропной и водкой, настоянной на белом хрене. Голова прояснялась, и боль в затылке прошла.

А Гамулин играл и играл – корчился перед ним карлик, дрожал музыкальный Пластификатор, и лилась песня.

Он вел её дальше – и уж хватался кочегар за сердце, подгибались его ноги и прижималась чумазая щека к доскам палубы.

Ослепительный свет озарял кочегара, нестерпимый свет возник и в зале – это лопнула какая-то колба внутри зловещего инструмента и вольтова дуга на секунду сделала всё неразличимым.

Но Гамулин не видел этого – он давно закрыл глаза, и песня вела его за собой. Угрюмые морские братья, осторожно ступая, поднимались из машинного отделения с последним подарком – ржавым тяжёлым железом в руках. Корабельный священник жался к переборке… Жизнь кончалась – она была сложна и трудна, но кончалась просто. Всё соединялось – жар печи, плеск волн и негасимый свет.

Наконец Гамулин завершил песню – устало, будто зодчий, завершивший строительство своего собора.

В комнате давно было тихо. Хомяки и коты разбежались, чирикала птица под высоким сводчатым потолком. Потрескивало что-то в разрушенном агрегате. Ремни ослабли, и Гамулин легко выпутался из них – никого вокруг не было.

Там, где лежал карлик, осталась неаппетитная лужа, как после старого пьяницы. Цыгана и след простыл.