Читать книгу "Финист – ясный сокол - Андрей Рубанов"

Неясыт помолчал; снова доски пола заскрипели: он, как я понял, обошёл девку, осмотрел её со всех сторон.

– Сегодня, – сказал он, – ты можешь поговорить только с собственной смертью.

– Если бы я боялась угроз, – ответила Марья, – я бы никогда не дошла досюда.

– Смелая девушка, – похвалил Неясыт. – Тебе повезло. Княжий сын Финист сегодня женится. Если мы сбросим тебя – мы испортим праздник. Нехорошо омрачать торжество смертью, даже если это смерть троглодита…

– Женится? – спросила Марья; голос её дрогнул и пресёкся. – Финист – женится?

– Сегодня свадьба. Охрану велено усилить. Ты, земная женщина, для начала снимешь свои лапти и обмотки, и сбросишь вниз. Я не допущу, чтоб ты занесла заразу. Потом тебя очистят огнём. Потом тебя посадят в загон для дикарей, дадут воду и песок, и ты отмоешь своё тело дочиста. Имей в виду: по нашим правилам я должен забрать у тебя и твою шубу, и рубаху тоже. Но я не хочу, чтоб ты осталась голой.

– Нет, – ответила Марья. – Я не отдам ни шубу, ни рубаху.

– Вот и цени, – сказал Неясыт, – моё хорошее отношение. Как твоё имя?

– Марья.

– Хорошо. Меня называй «господин старший охраны». Запомнила?

– Да, господин старший охраны.

– Очень хорошо, Марья. Рубаху постираешь. Шубу оставь, иначе умрёшь от холода. И учти: малейшая попытка сопротивления – мы тебя сбросим. Ты умрёшь от разрыва сердца ещё до того, как долетишь до земли.

– Я понимаю, – сказала Марья. – Я не буду сопротивляться, господин старший охраны. Я сделаю всё, что ты скажешь. Только поклянись, что я попаду в город…

– Посмотрим, – сказал Неясыт. – А трубу я забираю.

– Это моя труба, – тихо возразила Марья.

– Она никогда не была твоей. Ты даже не знаешь, как ею пользоваться. Молчи. Выполняй приказы. Делай только то, что тебе велят. Тогда, может быть, останешься жива.

И дверь снова грянула: Неясыт ушёл.

Дальше я подслушивать не стал, осторожно отделился от деревянных балок и улетел.

В годы моего детства очищение огнём производили тщательно и торжественно: на специальной площадке, обложенной камнями, грели смолу и угли в двух огромных медных жаровнях, каждая размером с тележное колесо; всякий, кто летал на сырую землю, по возвращении обязан был пройти меж двух жаровен, дабы пламя изничтожило мелких паразитов и насекомых. Потом обычай как-то захирел. Внизу бывали многие, но кто бывал – тот, как правило, это скрывал. Уже много лет очищение огнём делали посредством двух обычных, наспех зажжённых факелов. Завет предписывал обязательное горячее очищение для каждого вернувшегося с поверхности, но насколько сильным должно быть пламя – священный текст умалчивал.

Думаю, если наш город просуществует ещё лет двести – огненная процедура превратится в формальность, её будут делать малой лучиной или куском смоляной пакли.

Всё равно мы, птицечеловеки, уже много столетий ничем не болеем, и нам не страшны никакие паразиты, никакие переносчики заразы. И чем дольше мы живём – тем крепче наше здоровье. Сила Солнца очищает наши тела стократ лучше любого огня.

По широкой дуге я облетел город, затем на большой скорости приблизился – и аккуратно сел на крышу одного из домов Внутреннего Круга.

Мне хотелось посмотреть на свадьбу.

Город украсили яркими флагами, бумажными гирляндами и цветами, доставленными с поверхности. Пылало множество светильников и факелов. На главной площади, у входа в Храм, рядами стояли глиняные горшки с горячими углями, и каждый такой горшок был накрыт тряпичным забралом, чтоб тепло не исчезало в небе, а расходилось в стороны. В нашем городе, висящем на высоте в семнадцать тысяч локтей от земли, всегда холодно; но в дни торжеств принято выставлять на улицы всё, что может согреть ледяной воздух и создать хоть малую иллюзию земного существования.

Каждый наш праздник – это всегда мистерия, игра, посвящённая древним временам, когда все мы были обыкновенными, земными: слабыми, изнемогающими, зависимыми от огня, от воды и пищи, от любой превратности судьбы.

Я смотрел, как площадь постепенно заполняется народом. Первыми, конечно, прибежали дети, заняв лучшие места, у ворот Храма и вдоль главной улицы. Дети выглядели крепкими, красивыми и нарядными. Потом пришли молодые юноши и девушки, ещё более крепкие и красивые: они прогнали детей, возникли шумные споры и даже некоторые потасовки, но всё утихло, как только появилась охрана: две дюжины лучших бойцов моего народа, под началом своего старшины – Неясыта, облачённого в парадный плащ, густо расшитый золотом; они прошлись по всей улице, от главных ворот до входа в Храм.

Как только охрана появилась и заняла свои места – толпа стала резко прибывать, и вот уже площадь до краёв заполнилась моими собратьями, птицечеловеками.

Пришли все.

Я узнал многих своих родственников и товарищей, и едва не заплакал от тоски.

Два десятка мальчишек и молодых ребят взлетели вверх и уселись на крышах, как и я. Все они меня заметили – но никто не узнал; приняли за своего, такого же праздного зеваку.

Я не боялся, что меня поймают. Все стражники в этот час были на площади, все готовились охранять князя, и его сына, и невесту сына, и подруг невесты, жрецов и вельмож.

За два десятилетия жизни в унизительном статусе изгнанника я изучил работу городской охраны до мелочей. Я знал, когда можно прилететь, а когда лучше не соваться.

Сегодня было можно.

Я даже вознамерился спуститься вниз и смешаться с толпой – всё равно никто не угадал бы во мне Соловья, давным-давно покинувшего Вертоград. Моё лицо, когда-то казавшееся женщинам красивым, интересным – давно обветрилось, огрубело от множества укусов лесных насекомых; щёки ввалились, брови выгорели; весь я, от щиколоток до шеи, сильно похудел.

Когда ты в бегах – ты не только перестаёшь переживать насчёт внешней красоты, но более того – заинтересован, чтобы красота исчезла, чтобы лицо стало другим, неважно каким, пусть и уродливым; главное – не остаться похожим на прежнего себя. Ты отпускаешь бороду и усы, меняешь походку, осанку, голос, ты носишь глупые меховые шапки, – ты перерождаешься; жизнь беглого преступника и есть перерождение.

Так или иначе, благоразумие победило: всю бесконечно длинную свадьбу я смотрел, не покидая облюбованной крыши.

Я помнил, чья это крыша: здесь, в одной из лучших и просторнейших резиденций Внутреннего Круга, проживало многочисленное семейство Сороки, управительницы княжьего дома, старой, жадной и вредной женщины, обладающей громадным влиянием; когда-то она собиралась выдать за меня свою дочь, Сороку-младшую, ещё более вредную, хотя и вполне привлекательную, рослую девушку; кстати, своенравную и дурно воспитанную. Однако помолвка расстроилась: младшая Сорока была влюблена в другого парня. Я не настаивал; я вообще не хотел жениться. Я, как и все мои сверстники, мечтал стать воином-разведчиком, отслужить положенные годы в городской страже, а потом путешествовать по дальним окраинам Ойкумены, собирая и привозя в город всевозможные диковины, черепа и кости редких животных, орудия дикарей, украшения и предметы культа, а также, разумеется, золото и самоцветные камни.