Читать книгу "Воспоминания о Евгении Шварце - Евгений Биневич"

Нет — Дракону!

В этом театральном сезоне ленинградские зрители получили большой, чудеснейший подарок — я говорю о пьесе Евгения Шварца «Дракон» в постановке и декорациях народного артиста СССР Николая Акимова в Театре комедии (3).

Для меня лично, как для множества писателей и работников искусства, этот спектакль был еще одной незабываемой встречей с Евгением Шварцем. Как я вспоминала его таким, каким он был в дни жестокого штурма Ленинграда и свирепые первые месяцы блокады! В те дни мы не вели друг с другом сколько-нибудь продолжительных бесед на общие темы о человеколюбии и совсем не говорили о своей ненависти к фашизму, — некогда было, к тому же мы были переполнены всем этим, — надо было как можно оперативней и действеннее реализовать эту ненависть в слове, в выступлении, в стихе, в газетной корреспонденции. Евгений Шварц воплотил свою великую любовь к людям, свою неукротимую ненависть к фашизму в патриотической, глубоко идейной, художественно прекрасной антифашистской пьесе «Дракон». Все понятия, которые я отношу к этой пьесе и также к спектаклю Николая Акимова, употреблены здесь в своем прямом, строгом и точном значении.

Я хочу обратить внимание читателей на то, что Шварц написал свою пьесу в разгар ожесточеннейшей битвы (точнее — единоборства!) советского народа с фашизмом, в 1943 году, и что с тех пор, несмотря на сложную судьбу пьесы, не вносил в нее ни разу никаких конъюнктурных или иных поправок. Она увидела свое долгожданное нами сценическое воплощение в том виде, как была написана почти двадцать лет назад. И вот обнаружилось, что «сказка в трех действиях» не только не утратила своей идейно-политической остроты, но как истинно художественное произведение вобрала в себя опыт протекших лет — стала богаче, значительнее, полнозвучнее.

Автор назвал свою пьесу «сказкой», но «сказочный город», где развертывается действие (и «сказочность» подчеркивается декорациями и костюмами Акимова-художника), не предстает перед зрителями как загадка: ее прообраз — фашистская и неофашистская Западная Германия. Над городом этим сотни лет владычит Дракон, который обложил город, кроме «обычной» ежемесячной дани в тысячи коров, овец, кур и прочего, еще одной ужасной данью — ежегодно он берет себе в жены самую прекрасную девушку города, которая в тот же день умирает в его пещере от отвращения. Но самое страшное в том, что горожане не ропщут! В домик архивариуса Шарлиманя приходит странствующий рыцарь Ланцелот и узнает от мудрого говорящего Кота, что дочь Шарлиманя Эльза должна завтра стать очередной жертвой Дракона. И Ланцелот больше всего поражен тем, что ни Эльза, ни ее отец не только не сопротивляются своей участи, наоборот, они спокойны, они улыбаются, они давным-давно смирились с существующим в городе порядком, они в общем… оправдывают «своего собственного дракона», потому что, как говорит Шарлимань, «он убивал всех своих противников… он удивительный стратег и великий тактик. Пока он здесь, ни один другой дракон не осмелится нас тронуть…»

Дракон терроризировал людей, он запугал их вечным призраком войны, «другими драконами», он прикрывается этим призраком, потому что он сам — грабитель, насильник, а прежде всего — война.

Дракон так рекомендуется Ланцелоту: «Я — сын войны. Война — это я. Кровь мертвых гуннов течет в моих жилах — это холодная кровь…»

Далее Дракон, продолжая запугивать Ланцелота, вызвавшего его на бой, пускает в ход свою действительно страшную угрозу: он угрожает рыцарю, решившему освободить людей… этими же людьми!

«Мои люди — очень страшные люди, — говорит Дракон. — Моя работа! Я их кроил… Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души… Дырявые души, продажные души, мертвые души».

Упаси бог художественное, философское произведение толковать буквально! И все же — разве это не прямое обличение грабительской, захватнической войны, ее пропаганды, которая калечит и уродует души людей, нравственно растлевает народ?! Которая порождает целые полчища мещан, себялюбцев, карьеристов — мелких «драконишек», тех, кто позволил на своих спинах взойти к власти Гитлеру, тех, у кого и сейчас не хватает мужества к активному протесту — против разжигателей новой, еще более страшной войны. «Создание» этаких «цепных, глухонемых душ» — не самое ли страшное преступление дракона-фашизма?

Ведь они даже протестуют, когда Ланцелот вызывает на бой Дракона, они трепещут от страха, когда идет бой!

Но вот кончается бой Ланцелота с Драконом. Все три головы Дракона, отсеченные рыцарем, лежат на опустевшей площади перед ратушей. Некоторое время головы еще живут (режиссерски и художнически сделано это Николаем Акимовым современно, сказочно, смело). Они сетуют, что неверно вели бой, они чувствуют приближение конца, они умоляют своих приближенных дать им хоть глоток воды. Напрасная просьба! Бургомистр и его достойный сынок стоят рядом с поверженными головами Дракона. Несколько минут назад они готовы были ради Дракона на любое преступление, сейчас они захвачены только одним: «Ах, сынок! — говорит Генриху Бургомистр. — В руки мне сама собою свалилась власть!»

Ланцелот смертельно ранен, ковер-самолет унес его неизвестно куда, и вот у власти Бургомистр. Он объявил себя победителем Дракона и готовится к свадьбе — он женится на Эльзе, на той самой девушке, которую год назад выбрал Дракон, которую так пламенно и чудесно полюбил Ланцелот. И те, кто помогал Ланцелоту в победе над Драконом, — простые рабочие люди — заточены в тюрьме… И вновь гнут перед Бургомистром спину, угодничают и подхалимничают, и непристойно чирик-чирикают ему славословия те, кто проделывал это перед Драконом. Сказка, да еще философская, не терпит прямых толкований, но разве же не вызывает это беспощадных ассоциаций с боннской действительностью, например, да и с другими «драконовскими» городами?

Бургомистр упоен, самодоволен, он страшится только одного — появления Ланцелота.

И вот в разгар «добровольного» венчания Бургомистра и Эльзы входит Ланцелот…

Ланцелот, как и Дракон, не характер: он сказочный, поэтический образ, скорее напоминающий нашего русского Ивана-царевича, чем средневекового рыцаря, образ, в котором Шварц обобщил и сконцентрировал самые светлые, самые смелые и человеколюбивые свойства народа.

Но любовь Ланцелота к людям — это не пассивная, не филантропическая любовь, неразрывно с ней связана не только ненависть к драконам, бургомистрам и прочим мучителям человечества, но и потребность во что бы то ни стало уничтожить их.

«Вы против меня, значит, вы против войны?» — надменно спрашивает Дракон Ланцелота. А тот ему отвечает: «Что вы! Я все время воюю!»

Да, он все время беспощадно воюет с драконами и людоедами, он воюет против войны, против растлевающего военного психоза, он воюет во имя прямых душ, свободных душ, бескорыстных и отзывчивых.

…Я пишу эти строки о спектакле «Дракон» в то время, когда в штате Невада произведено уже более сорока подземных взрывов, а в Тихом океане над островом Рождества — более двадцати пяти взрывов в атмосфере. Произошел чудовищный, преступный взрыв в космосе. Смертоносные атомные грибы поднялись над прекрасными островами. Медленно убивающие облака, исторгающие медленно убивающий дождь, движутся над миром, над его счастьем, над его детьми. А в это время один из бургомистров совсем не сказочной страны цинично заявляет: «Испытания служат нашим интересам»… в ответ на тревожные запросы ученых мира, обеспокоенных будущим человечества, здоровьем граждан мира, утверждающих, что взрывы несут горе и болезни людям, — тот же бургомистр с не меньшим цинизмом утверждает: «На сегодняшний день… в нашей стране нет никаких опасностей для здоровья, и в результате наших испытаний они не появятся».