Читать книгу "Росстань - Альберт Гурулев"

— Костер на далеком берегу перестал дымить, когда они добрались до небольшой каменистой площадки, откуда все пути вели только вниз. Вольный ветер туго тянул над вершиной и был здесь по-осеннему холоден. Вершина была ничем не примечательная, даже скучная немного, но отсюда как-то понятнее были и синий распах Байкала и туманная зыбкость уплывающей во все стороны света вздыбленной земли. И не гордость стоящего на вершине овладела сейчас Лаховым, а чувство своей малости на этой земле, временности своего пребывания на ней и щемящей признательности к этой земле.

Лахов посмотрел на Ксению, близко увидел ее синие по-байкальски глаза и опять подумал, что, не будь здесь Ксении, не пошел бы он один на эту сопку, — смешно и подумать, что пошел бы, — а если бы и пошел, не увидел бы увиденного, не трепыхнулась бы душа от странной повязи тоски и счастья.

— Я очень рад, что ты сейчас рядом. Очень. — Лахов, волнуясь и робея, осторожно притронулся к щеке Ксении, медленно скользнул рукой по теплой шее, по нежному плечу.

— Так близко от неба нельзя говорить неправду. — Но по глазам Ксении было видно, что она верит словам Лахова.

— А я думал, что ты начисто лишена кокетства.

— Ну, да как же! Я же женщина. — Глаза Ксении смеялись. — И я люблю женщин. И я очень рада, что родилась женщиной.

— Идем вниз, ты замерзла.

— Ты сам замерз, — смеялась Ксения, — а сваливаешь на меня. Но мне все равно это приятно. Женщине очень надо, чтобы о ней заботились.

Лахов приоткрыл глаза и увидел начинающий светлеть скос палатки и понял, что солнце еще не взошло, но утро уже на подходе. Не проспал, значит. Он осторожно убрал руку из-под головы Ксении, замедляя движения, выбрался из-под одеяла и нашарил около выхода свою одежду. Стоя на коленях, он всматривался в лицо Ксении — разбудил или не разбудил? — всматривался с давно не испытываемой нежностью. Ксения дышала ровно, тонкие веки были спокойны, лишь по нежной шее пульсировала тонкая жилка, живым нервом напрямую связанная с сердцем.

Он вынырнул из палатки, присел несколько раз, помахал руками, имитируя утреннюю зарядку, натянул брюки, штормовку и, спотыкаясь на неуверенных еще ногах, пошел к воде.

В лощинах и под сопками спустившимся к земле туманом лежали ночные тени, северо-восток полыхал уже розовым, а узкая полоска над самым горизонтом наливалась белой дневной силой. Байкал был спокоен, все многочисленные его ветры отсиживались по своим долинам и ущельям, поверхность студеного моря отливала серо-розовым утренним глянцем.

Лахов, как и в прошлую свою рыбалку, отгребся от берега метров на пятьдесят и стал на якорь. Глубина оказалась хоть и немалая, но для рыбалки еще подходящая, и Лахов остался доволен. Поглядывая на палатку, где сейчас спала Ксения, Лахов настроил спиннинг, вымерил глубину и сделал первый заброс. И та была рыбалка, что и в прошлый раз, и не та. И радость и азарт были, но прибавилось еще и ожидание счастливой минуты, когда он, удачливый рыбак, появится перед Ксенией с уловом. Для этого пока не хватало одного — рыбы. И когда — ох, как показалось нескоро — поплавок притонул, и Лахов сделал подсечку, и по напрягшейся лесе из глубины передался толчок, он взмолился безадресно: не отвернись, не лиши удачи, не дай рыбе сойти с крючка, и если надо тому случиться, то пусть это в другой, не столь важный час. Сегодня было для кого ловить рыбу.

Хариус, выгибаясь молодым серебряным полумесяцем, в холодных брызгах, перевалился через круглый борт, и Лахов изловчился прижать его к податливому резиновому дну и только тогда поверил в свой улов: теперь не уйдет. И разом успокоился: в любом случае он уже не с пустыми руками придет к костру.

Он делал забросы еще и еще, и рыба хоть и не спеша, но ловилась, и, когда солнце поднялось довольно высоко и стало припекать, снялся с якоря. Он медленно выгребался к берегу, смотрел на палатку, и ему очень хотелось, чтобы Ксения уже не спала. Видимо, это правда правдишная: когда что-либо очень хочешь — сбывается. Дрогнул полог палатки, и вышла Ксения. Она щурилась спросонья и обилия света и, увидев подплывающего Лахова, приветственно помахала ему рукой, спустилась к берегу.

— Неужели это ты все сам поймал? — по-детски хлопнула она в ладоши, увидев рыбу.

— Вроде бы, — Лахову с трудом давались равнодушие к своему улову и спокойный тон. — Ты знаешь, мне сейчас видится, что тем старику и старухе, которые жили у синего моря, жилось, по некоторым нашим меркам, не так уж и плохо. Я бы согласен ловить неводом рыбу, но чтобы меня на берегу встречала вот такая юная старушка.

— Ну, уж не совсем юная, — поправила Ксения. — Но ты учти, старушки со временем имеют обыкновение отправлять своих стариков на поклон к золотой рыбке.

— Я знаю, — согласился Лахов. — Но если бы меня отправляла к рыбке такая старушка, как ты, я бы ходил до бесконечности.

— Мужчины все обманщики и подлизы, — смеялась Ксения. — А теперь, старик, иди разжигать костер. А я приготовлю завтрак. Ты его сегодня, не в пример мне, уже заслужил.

Вместе с Ксенией Лахов вытащил обмякшую лодку на берег и, взяв Ксению за руку, пошел с нею к костру. Новый день начался для Лахова счастливо и безоблачно. И он знал, что он сейчас счастлив.

— А я проснулась и думала о тебе, — сказала Ксения, когда Лахов, стоя на коленях, тесал стружку для костра. — О том, как ты живешь, о твоих соседях.

— Я эгоист, и мне больше нравится та часть твоих дум, которые посвящены непосредственно мне.

— Ты, оказывается, хороший рассказчик.

— Разболтался я вчера.

— Не разболтался. Ты рассказывал о соседях. Об Ольге Николаевне, о Фекле Михайловне. Мне ее захотелось увидеть.

— Я помню. Я весь вечер помню до мельчайших подробностей, — Лахов чиркнул спичкой и дождался, когда пламя окрепнет. — Мне вот теперь кажется, что я и сам лишь вчера узнал своих соседей. Может, мне прежде и не думалось о них никогда. А? Некогда все. Опять я какую-то путаницу несу. — Лахов, все еще стоя на коленях, вопросительно посмотрел на Ксению.

— А ты не оглядывайся. Говори что хочешь и как хочешь. И думай о том, о чем тебе думается. Это человеку иногда очень надо.

* * *

Был день и была ночь. И снова был день. И были новые заливы, берега, дороги. Они нигде не задерживались надолго и новый вечер проводили на новом месте. К полудню Лахов, как обычно, начинал испытывать беспокойство, желание уехать и успокаивался, лишь сев за руль. Ксения не противилась столь частой перемене мест.

— Так ты говоришь, что наш мир — дороги? — спрашивала Ксения и, не ожидая ответа, бодро соглашалась: — Пусть будет так.

Однажды Лахов проснулся и долго лежал, пробиваясь сквозь сонный туман, раскачиваясь между сном и явью. Было еще темно, накатно шумел Байкал, и палатка упруго вздрагивала от тугих порывов ветра. Лахов не мог понять, почему он проснулся в столь неурочный час, и вдруг понял: послезавтра последний день отпуска, послезавтра возвращаться в город. И ведь не думал или старался не думать, не брать себе в голову мысль о скором возвращении на службу, а вот, поди ж ты, не дремал в тайных глубинах сознания сторожек с механизмом времени, и, когда пришло время, сторожек сработал.