Читать книгу "Легкое дыхание - Иван Бунин"

Без толку пропадал Серый и нынешний год. Всю зиму созабоченным видом просидел дома, без огня, в холоде, в голоде. Великим постомпристроился каким-то манером к Русановым под Тулой: в своих-то местах его уж небрали. Но не прошло и месяца, как осточертела ему русановская — экономия хужегорькой редьки.

— Ой, малый! — сказал раз приказчик. —Наскрозь тебя вижу: придираешься ты лыжи наладить. Забираете, сукины дети,денежки вперед, да и норовите в кусты.

— Это, может, бродяга какой так-то норовит, а немы, — отрезал Серый.

Но приказчик намека не понял. И пришлось действоватьрешительнее. Заставили раз Серого навозить к вечеру хоботья для скотины. Онпоехал на гумно и стал навивать воз соломы. Подошел приказчик:

— Разве я тебе не русским языком сказал — хоботьенакладать?

— Не время его накладать, — твердо ответил Серый.

— Это почему?

— Путные хозяева хоботье в обед дают, а не на ночь.

— Да ты-то что за учитель такой?

— Не люблю морить скотину. Вот и учитель весь.

— А везешь солому?

— На все время надо знать.

— Сию же минуту брось накладывать!

Серый побледнел.

— Нет, дела я не брошу. Дела мне нельзя, бросать,

— Дай сюда вилы, собака, и отойди от греха.

— Я не собака, а хрещеный человек. Вот отвезу — иотойду. И совсем уйду.

— Ну, брат, навряд! Уйдешь, да вскорости и назад, вволость припрешь.

Серый соскочил с воза, бросил вилы в солому.

— Это я-то припру?

— Ты-то!

— Ой, милый, не припри ты! Авось и за тобой знаем.Тоже, брат, не похвалит хозяин…

Толстые щеки приказчика налились сизой кровью, белкивыпучились.

— А-а! Вот как! Не похвалит? Говори же, когда такоедело, — за что?

— Мне нечего говорить, — пробормотал Серый,чувствуя, что у него сразу отяжелели ноги от страха.

— Нет, брат, брешешь — скажешь!

— А куда мука девалась? — внезапно крикнул Серый.

— Мука? Какая такая мука? Какая?

— Сляпая. С мельницы…

Приказчик мертвой хваткой сгреб Серого за ворот, за душу — ина мгновение оба замерли.

— Ты что же это, — за пельки хватать? —спросил Серый спокойно. — Задушить хочешь?

И вдруг яростно завизжал:

— Ну, бей, бей, пока сердце кипит!

И, рванувшись, вырвался и схватил вилы.

— Ребята! — заорал приказчик, хотя кругом никогоне было. — За старостой! Прислушайте: он меня заколоть хотел, сукин сын!

— Не суйся, нос сшибешь, — сказал Серый, державилы наперевес. — Авось не прежнее вам времечко!

Но тут приказчик размахнулся — и Серый торчмя головойполетел в солому…

Все лето Серый сидел опять дома, поджидая милостей от Думы.Всю осень шатался от двора к двору, надеясь пристроиться к кому-нибудь, едущемуна клевера… Загорелся однажды новый омет на краю деревни. Серый первым явилсяна пожар и орал до сипоты, опалил ресницы, промок до нитки, распоряжаясьводовозами, теми, что кидались с вилами в огромное розово-золотое пламя,растаскивали во все стороны огненные шапки, и теми, что просто метались средижара, треска, льющейся воды, гама, наваленных возле изб икон, кадушек, прялок,попон, рыдающих баб и сыплющихся с обгорелых лозин черных листьев… Как-то воктябре, когда после проливных дождей и ледяной бури застыл пруд и соседскийборов соскользнул с мерзлого бугра, проломил лед и стал тонуть, Серый первый,со всего разбега, шарахнулся в воду — спасать… Боров все равно утонул, но этодало Серому право прибежать с пруда в людскую, потребовать водки, табаку,закуски. Сперва он был весь лиловый, зуб на зуб не попадал, еле шевелил белымигубами, переодеваясь во все чужое, в Кошелево. Потом ожил, захмелел, сталхвастать — и опять рассказал о том, как он честно-благородно служил у попа икак ловко выдал прошлый год свою дочь замуж. Он сидел за столом, с жадностьюжевал, заглатывая брусочки сырой ветчины и самодовольно повествовал:

— Хорошо. Снюхалась она, Матрюшка-то, с Егоркой, сэтим… Ну, снюхалась и снюхалась. Нехай. Сижу как-то? под окошечком, вижу — разЕгорка прошел мимо избе, два… а моя — все нырь да нырь к окошечку… Значит,обдумали дело, думаю себе. И говорю бабе: ты тут нормочку скотине дай, а япойду, — на сходку повещали. Сел за избой в солому, сижу, жду. А уж снежокпервый напал. Вижу опять снизу крадется Егорка… А она и вот она. Зашли запогреб, потом — шмыг в избу в новую, в пустую, рядом. Подождал ясколько-нибудь…

— История! — сказал Кузьма и болезненноусмехнулся.

Но Серый принял это за похвалу, за восхищение его умом ихитростью. И продолжал, то возвышая голос, то едко понижая его:

— Стой, слухай, что дальше-то будет. Подождал, говорю,сколько-нибудь — да за ними… Вскочил на порог — прямо на ней и прихватил!Перепужались они — до страсти. Он, как куль, наземь с нее свалился, а онаобмерла, лежит, как утка… "Ну, говорит, бей меня теперь". Это он-то."Бить, говорю, ты мне не нужо-он…" Поддевочку его взял, пинжачоктоже, оставил в одних подштанниках, — почесть в чем мать родила… "Ну,говорю, ступай теперь, куды хочешь…" А сам домой. Смотрю и он сзади идет:снег белый, — и он белый, идет, сопит… Деться-то некуда, — кудакинешься? А моя Матрена Миколавна, как я только из избе, — в поле!Закатилась — насилу соседка под самым Басовым за рукав поймала, ко мне привела.Дал я ей отдохнуть и говорю: "Мы люди бедные ай нет?" Молчит."Мать-то у тебя убогая ай умная?" Опять молчит. "Как ты насоконфузила? А? Ты что ж, полон угол мне их нашвыряешь, выбледков-то своих, а яглазами моргай?" Ну, и зачал ее лудить, — был у меня тут кнутикпохоженький… Просто сказать, всю пояснику ей изрубил! А он сидит на лавке,голосит. Взялся потом за него, за голубчика…

— И женил? — спросил Кузьма.

— Вона! — воскликнул Серый и, чувствуя, что хмельодолевает его, стал сгребать с тарелки куски ветчины и пихать в карманыпорток. — Еще как свадьбу-то сыграли! На расходы я, брат, жмуриться нестану…

"Ну, и рассказ!" — долго думал Кузьма послеэтого вечера. — А погода портилась. Писать не хотелось, тоска усиливалась.Только и радости, что явится кто-нибудь с просьбой. Приезжал несколько разГололобый из Басова, — совершенно лысый мужик в огромной шапке, —писать прошение на свата, переломившего ему ключицу. Приходила вдова Бутылочкас Мыса — писать письма к сыну, вся в лохмотьях, вся мокрая и ледяная от дождя.Начнет диктовать, — в слезы.

— Город Серьпухов, при дворянской бане, дом Желтухин…

И заплачет,