Читать книгу "Снег - Орхан Памук"

— После того как о спектакле так часто объявляли, не выйти на сцену будет гораздо опаснее, чем выйти на нее, папочка, — сказала Кадифе.

— Кадифе, ты знаешь, как ты разозлишь лицеистов имамов-хатибов, открыв голову, знаешь, как все разгневаются?

— Откровенно говоря, папочка, то, что вы спустя столько лет говорите мне "не открывай голову", выглядит как шутка.

— Это не шутка, милая моя Кадифе, — сказал Тургут-бей. — Скажи им, что ты заболела.

— Но я же не больна…

Тургут-бей заплакал. Ипек в глубине души понимала, что его слезы, которые он проливал так часто, когда в чем-либо находил нечто сентиментальное и думал об этом, были сомнительны. В том, как Тургут-бей переживал боль, было что-то и поверхностное, и искреннее одновременно, Ипек почувствовала, что он смог бы проливать слезы, даже если бы причина была совершенно противоположной. Это свойство, которое делало их отца милым и приятным человеком, на фоне того главного, о чем хотели поговорить сестры, сейчас выглядело настолько ничтожным, что можно было застыдиться.

— Когда Ка вышел? — спросила Ипек почти шепотом.

— Он должен уже давно вернуться в отель! — сказала Кадифе с той же настороженностью.

Они обе со страхом посмотрели друг другу в глаза.

Четыре года спустя в кондитерской "Новая жизнь" Ипек сказала мне, что в тот момент они обе думали не о Ка, а о Ладживерте, и, увидев это в глазах друг друга, испугались, а на своего отца почти не обращали никакого внимания. Я истолковывал эти признания Ипек как проявление доверия ко мне и чувствовал, что конец моего рассказа неизбежно увижу с ее точки зрения.

В разговоре сестер наступила пауза.

— И он сказал, что Ладживерт не хочет, не так ли? — спросила Ипек.

Кадифе пристально посмотрела на старшую сестру, говоря взглядом: "Отец все слышал". Они обе бросили взгляд на отца и поняли, что Тургут-бей среди своих слез внимательно следит за перешептываниями девушек и слышал слово "Ладживерт".

— Папочка, нам бы поговорить тут пару минут как сестрам.

— Вы всегда умнее меня, — сказал Тургут-бей. Он вышел из комнаты, но дверь за собой не закрыл.

— Tы хорошо подумала, Кадифе? — спросила Ипек.

— Хорошо, — ответила Кадифе.

— Я знаю, ты, конечно, хорошо подумала, — сказала Ипек. — Но ты можешь больше не увидеть его.

— Я так не думаю, — сказала Кадифе осторожно. — Я очень сержусь на него.

Ипек с болью вспомнила, что между Кадифе и Ладживертом существует продолжительная интимная история, полная ссор, примирений, злобы, взлетов и падений. Сколько лет прошло? Этого никто не сможет понять, и ей уже совершенно не хотелось спрашивать себя, сколько времени длится этот период, когда Ладижверт имеет двух возлюбленных, ее и Кадифе. В какой-то момент она с любовью подумала о Ка, потому что он в Германии заставит ее забыть о Ладживерте.

Кадифе почувствовала, о чем думает ее старшая сестра, в момент острой проницательности, которая возникает иногда между сестрами.

— Ка очень ревнует к Ладживерту, — сказала она. — Он сильно влюблен в тебя.

— Я не верила, что он сможет полюбить меня за такое короткое время, — сказала Ипек. — Но сейчас верю.

— Поезжай с ним в Германию.

— Как только вернусь домой, соберу чемодан, — сказала Ипек. — Ты и в самом деле веришь, что мы сможем быть счастливы с Ка в Германии?

— Верю, — сказала Кадифе. — Но больше не говори Ка о том, что было в прошлом. Сейчас он знает слишком много, а еще больше чувствует.

Ипек возненавидела этот победоносный тон Кадифе, словно она лучше, чем ее старшая сестра, знала жизнь.

— Ты говоришь так, будто сама не вернешься домой после пьесы, — сказала она.

— Конечно же, я вернусь, — ответила Кадифе. — Но я думала, что ты уезжаешь прямо сейчас.

— У тебя есть какое-нибудь предположение о том, куда мог уйти Ка?

Ипек, пока они обе смотрели друг другу в глаза, почувствовала, что они обе боятся того, что промелькнуло у них в уме.

— Мне уже надо идти, — сказала Кадифе. — Мне нужно гримироваться.

— Я радуюсь не столько тому, что ты откроешь голову, сколько тому, что ты избавишься от этого лилового плаща, — сказала Ипек.

Полы старого плаща Кадифе, как чаршаф спускавшегося ей до пят, поднялись и закружились, когда она сделала два танцевальных движения. Увидев, что это насмешило Тургут-бея, наблюдавшего через приоткрытую дверь за девушками, обе сестры обнялись и поцеловались.

Должно быть, Typгут-бей давно смирился с тем, что Кадифе выйдет на сцену. На этот раз он ни слез не лил, ни советов не давал. Он обнял и поцеловал свою дочь и захотел как можно скорее выйти из толпы в зрительном зале.

У входа в театр, где собралось много народу, и на обратном пути Ипек во все глаза смотрела, чтобы заметить Ка или человека, у которого можно будет спросить о нем, но на улицах никто не привлек ее внимание. Позже она сказала мне:

— Насколько Ка мог проявлять пессимизм по любой причине, настолько я проявляла оптимизм в последующие сорок пять минут, наверно, по другой причине, но из-за такой же ерунды.

Пока Тургут-бей, пройдя прямо к телевизору, ожидал представления, о прямой трансляции которого теперь сообщалось постоянно, Ипек собрала чемодан, который собиралась увезти с собой в Германию. Он выбирала в шкафах вещи, платья, пытаясь, вместо того чтобы думать о том, где Ка, представить то, как они будут счастливы в Германии. В какой-то момент она, засовывая в чемодан чулки и нижнее белье, помимо того, что она заранее собрала, и размышляя о том, что, может быть, никогда не сможет привыкнуть к немецкому белью и что возьмет все это, хотя и предполагала, что "в Германии белье гораздо лучше", интуитивно выглянула из окна и увидела, что к отелю приближается военный грузовик, который несколько раз приезжал, чтобы забрать Ка.

Она спустилась вниз, ее отец также был в дверях. Хорошо выбритый и с птичьим носом сотрудник Управления в штатском, которого она видела впервые, сказал: "Тургут Йылдыз" — и вручил ее отцу запечатанный конверт.

Когда Тургут-бей с посеревшим лицом и дрожащими руками вскрыл конверт, из него появился ключ. Поняв, что письмо, которое он начал читать, предназначалось его дочери, он дочитал до конца и протянул Ипек.

Четыре года спустя Ипек отдала мне это письмо, потому что честно хотела, чтобы то, что я напишу о Ка, было правдой, и для того, чтобы оправдать себя.

Четверг, восемь часов

Тургут-бей, если вы будете так добры выпустить при помощи этого ключа Ипек из моей комнаты и отдать ей это письмо, всем нам, сударь, будет очень хорошо. Извините меня. С уважением.

Милая. Я не смог убедить Кадифе. Солдаты, чтобы защитить меня, привели сюда, на вокзал. Дорога на Эрзурум открылась, и меня насильно высылают отсюда первым поездом, который будет в девять тридцать. Нужно, чтобы ты взяла мою сумку, свой чемодан и приехала. Военная машина заберет тебя в девять пятнадцать. Смотри не выходинаулииу. Приезжай. Я очень тебя люблю. Мы будем счастливы.